— Как мне тяжко, — пожаловалась Юдифь подруге, обвисая в ее объятиях. — Мы вместе с тобой были в саду Царя, но не нашли Его… Иуды тоже нет…

— Он придет к закату, — успокаивала ее Мария. — А солнце еще высоко.

— Не может быть, — не соглашалась Юдифь. — Уже ночь — мрак окружает меня…

Все удивленно переглянулись — горячее солнце падало прямо на Юдифь, ярким пламенем зажигая ее рыжие волосы.

— Не бойся, Юдифь, я с тобой! — Варавва бросился к любимой.

Девушка протянула ему вялую руку.

— Ты — Варавва, — сказала она слабеющим голосом. — Ты когда-то любил меня… Скажи, ты доволен смертью Каиафы?

— Ты ошибаешься, Юдифь. Каиафа жив, он только ранен, — поспешил сообщить Варавва то, о чем узнал, когда ходил к Искариоту.

Этим известием он хотел успокоить Юдифь. Но она разъярилась.

— Каиафа не умер? — закричала она. — Предатель, обольститель, лжец будет жить! О Всемогущий Бог, воздай по мере грехов Твоему не праведному служителю! Прошу Тебя, Иегова, — исступленно взывала она, — ниспошли Свое мщение на хитрого священника, а не на слепого исполнителя его коварного замысла, не на Иуду! Проклятие Каиафе! Проклятие мертвого Иуды и умирающей Юдифи! Вечное проклятие всех несчастных, кого ложь завела в ад!

Безумная девушка, только что походившая на страстную пророчицу, вдруг затихла. Красноречие ее иссякло. Затаив дыхание, она не сводила глаз с Масличной горы. Взор ее прояснился, засиял восторгом.

— Смотрите! — закричала она торжествующе. — Царь! Я вижу Его!

Молитвенно подняв руки к небу, она шагнула вперед, но пошатнулась и упала на пыльную дорогу.

Все бросились к ней. Вся в слезах, Мария наклонилась над подругой, но та была бездыханна.

Вдруг послышался стук лошадиных копыт.

— Что случилось? — спросил всадник и, не дожидаясь ответа, спешился.

Разыскивая беглянку-дочь, старый Искариот наконец настиг ее. Все расступились.

С криком «Юдифь!» старик упал на колени и стал заглядывать в лицо дочери. Как трогательна была ее застывшая красота!

Вдруг несчастный отец поднял голову и взглянул на окружающих.

— Уходите! Прочь с моих глаз, галилеяне, — взорвался он гневом. — Я не позволю вам торжествовать над моим горем! Где ваш Пророк, совершающий чудеса, воскрешающий мертвых? Пусть Он оживит мою чудную дочь, моего восторженного сына! Он не может возвратить мне детей! Все вы лжецы! Будьте вы прокляты!

Простив несправедливые слова, ученики и Мария печально удалились. Что могли они сказать потрясенному горем отцу? Они не обладали могуществом своего Великого Учителя, Который Один имеет власть возвращать к жизни.

Возле безутешного Искариота остался только Варавва.

Почти неделя прошла с тех пор, как весть о чудесном воскресении Распятого Назарянина потрясла Иерусалим.

Несмотря на болезнь, первосвященник Каиафа настоял перед Пилатом, чтобы Галбус и Максимус были отправлены подальше отсюда — в Рим. Подозреваемый в симпатиях к учению Назорея Петроний тоже был отослан на родину. Но все трое по чьей-то протекции получили хорошие назначения в римских легионах.

Исчезновение тела Пророка священники объяснили тем, что оно украдено. Члены синедриона авторитетно заявляли, что они уже напали на след преступников. Кроме того, внимание народа было отвлечено неожиданной смертью Юдифи Искариот. Давно город не видел таких пышных похорон. Нескончаемая вереница юных дев Иерусалима провожала тело первой красавицы Иудеи к семейному склепу, где уже покоился ее злосчастный брат.

Глядя на белые лилии и покрывала — символ девственной чистоты умершей, многие качали головами и шепотом передавали скандальный слух о сомнительной нравственности Юдифи, но громко произносить не решались: в старческих руках ростовщика Искариота громадная сила; участь не одной иерусалимской семьи зависела от его расположения, и боязнь оказаться нищим укорачивала языки.

Ученики и последователи Назорея покинули город — кто опасаясь мести священников, кого позвали в дорогу дела. Жизнь продолжалась. Поговаривали, что скоро в Иудее будет новый наместник цезаря — в связи с расстроенным здоровьем прокуратор Понтий Пилат просил императора Тиверия об отставке.

… Над маленьким городком Назаретом заходило солнце. Красные предзакатные лучи освещали плодоносную долину и заглядывали в небольшое оконце столярной мастерской, возле которого сидел старик. Он спешил выполнить заказ — маленький деревянный стульчик с затейливой резьбой. Морщинистые руки удивительно ловко справлялись с тонким делом. Видно было, что мастер пристрастен к своему труду. Перед ним лежали несколько лилий — их изображение он и переносил на спинку стульчика. Мастер был так поглощен работой, что не замечал прохожего, остановившегося возле дома. Путник кашлянул, привлекая к себе внимание.

Старик встрепенулся и, прервав свое занятие, удивленно вскинул глаза на мужчину могучего телосложения, покрытого пылью дальней дороги.

— Кто ты? Что привело тебя сюда?

— Мое имя Варавва. Я пришел из Иерусалима, чтобы поговорить с тобой, если ты — Иосиф, сын Иакова, потомок дома Давидова и отец Того, Кого называли Царем иудеев…

Почтенный старец сказал:

— Я — Иосиф.

— Ты — старый человек, — заговорил, волнуясь, Варавва. — Твои ноги на краю могилы, и ты не пожелаешь солгать…

Он так уставился на Иосифа своими воспаленными глазами, словно хотел прочесть все сокровенные тайны его души.

— Я Варавва, — снова повторил он свое имя, — бывший вор, бунтовщик и убийца. Если бы человеческие законы были справедливы, меня должны были распять на месте твоего сына, ибо Он неповинен, а я преступник! Но невинность на земле всегда страдает. Так было в Иерусалиме в эти ужасные дни, и так, мне кажется, будет в дальнейшие времена… Но ты смотришь на меня спокойным, невозмутимым взглядом! Разве тебе безразлично, что я живу, а твой Сын умер?

Иосиф не ответил.

— А, ты, пожалуй, уже знаешь все, — продолжал Варавва, ловя хоть какую-нибудь перемену в лице старца. — Иисус из Назарета восстал из мертвых и явился Своим ученикам! Но ты же не безумец, Иосиф, и не станешь приписывать Божественность тому, кто рожден от тебя, обыкновенного, смертного человека!

Варавва старался говорить подчеркнуто бесстрастно, но за нарочитым спокойствием скрывалась грызущая тоска. Он не вынес этого напряжения — его бурное нетерпение прорвалось.

— Говори, старик, говори! — закричал он яростно. — Если бы ты только знал, как это мучает меня! Его лицо, Его голос, весь Его Облик меня не покидают! Его смиренные глаза тревожат мою душу! Он так непохож на смертного! Нежность и доброта Его — неземные! Люди жестоки — Он являл милосердие! Люди всегда жалуются — Он смиренно молчал. Умирая, Он превращал страдание в торжество… Как я хочу знать, кто Он в действительности! Я обращался к Его Матери, твоей жене, умоляя раскрыть тайну Его рождения, но она молчала, как и ты… Ее окружало чудесное сияние — таинственное, неземное, которое наполнило меня страхом. Такое же сияние озаряло Назорея, когда я увидел Его в судилище. Чудный свет этот казался Его частицей, Его сутью. Все эти загадки лишили меня рассудка, потому я и пришел к тебе. Скажи правду, Иосиф! Ты — Его отец и должен знать все про своего сына с первой минуты Его рождения в мир! Сжалься над моим страданием, ответь!