сердце биться в горле, посылающий огненные разряды по каждому сантиметру кожи.

Взвизгиваю.

Его тяжелый топот сливается с громом, дождем, вспышками молний, становится громче…

Громче…

Между бедрами скользко, каждый шаг кажется наказанием, и, когда я наконец добираюсь наверх, у меня дрожат колени.

Холодное дыхание касается моего затылка за мгновение до того, как я врываюсь в комнату, захлопываю дверь и запираю ее на засов.

Прижимаюсь лбом к усыпанной звездами двери, возбужденных сосков касается воздух, и близко недостаточно холодный, потому что пламя внутри меня уже не пляшет…

Оно – голодный, бушующий пожар, который вот-вот меня погубит.

Повернув голову набок, я пытливо изучаю тишину между своими прерывистыми вздохами и вслушиваюсь, вслушиваюсь… пока тяжелые шаги Рордина не начинают ледяной спуск.

Развернувшись, сползаю спиной по двери. Сцарапываю кожу, но за ноющим ощущением между ног почти не чувствую боли.

Шлепаюсь голой задницей на холодный каменный пол, содрогаюсь, представляя, как об эту часть меня трется кое-что иное. Раскрывает меня. Погружается внутрь.

Делает своей.

Мой дрожащий выдох принадлежит ему, хотя его здесь нет.

Шкаф прямо рядом с моей головой, пустой, как ощущение внизу моего живота, и нечто внутри меня выступает против последнего.

По правде сказать, оно в ярости.

И эта ярость знает только ненасытный голод, который заставляет меня тереться о пол жесткими, отрывистыми движениями, но они никак не могут унять агонию, лишь разжигают ее во что-то дикое и разнузданное.

Лишь когда капелька влаги падает на обнаженную грудь, я понимаю, что плачу.

Глава 22

Орлейт

Кисть скользит по камню из Шепота, оставляя бирюзовые нити, которые накладываются… на все остальное.

– Проклятье, – шиплю я, швыряя кисть на стол и наблюдая, как по стене разлетаются брызги цвета.

Я надеялась, что водостойкая краска, которую я замешала для камня Кая, станет решением хотя бы одной моей проблемы. Пусть это не темно-синий цвет океана, я думала, он подойдет для последнего шепота моей фрески.

Но он не подходит. Чтобы разместить финальный кусочек, придется ждать следующего сезона.

Разглядываю коллекцию разноцветных камней на столе, самых разных форм и размеров. Некоторые разрисованы миниатюрными садами, иные – сценами из окрестностей замка или из прочитанных книг. На третьих – фрагменты моих кошмаров, которые я рисую, когда подсознание ещё долго терзает меня после пробуждения.

Обычно это занятие меня успокаивает, но сейчас все совсем не так.

Спихиваю мокрые волосы с обнаженного плеча и, слезая с табурета, издаю стон – та интимная часть меня, разгоряченная и распухшая, мгновенно тоскует по ощущению холодной поверхности, о которую я терлась с тех пор, как приняла последнюю ванну.

Груди так ноют, тяжелые и налитые, что мне невыносимо смотреть вниз. Кожа пышет иссушающим жаром, жаждущим даже малейшего прикосновения кончиком пальца.

Я об этом не просила, я этого не хочу, и я ненавижу то, что гон со мной делает. Как он завязал меня в животный узел, перекроил мой разум и заставил думать, что для выживания мне нужно только одно: горячий, грубый секс. Глубокий. Жесткий, который меня вспашет и оставит мокрой внутри.

Будь проклят этот гон.

Смотрю сквозь залитое водой окно на затянутый туманом лес Ватешрам. На дикий океан, который хлещет ветром и покрывает дождем.

Я уже пять дней торчу наверху, лишенная своей привычной рутины. Пять дней обнаженная, разгоряченная и все время мокрая.

От пота, от воды из ванны…

И между ног.

Небо озаряет вспышкой молнии, и я хмурюсь, думая о Кае во власти стихии. Однажды он упомянул, как из‐за грозы потерял друга, и рассказ посеял во мне зерно вечной тревоги.

Я скучаю по Каю. Жаль, что я не могу с ним поплавать – чтобы меня швыряли туда-сюда злые волны, пока я не почувствую себя нормально.

Я уже забыла, каково это.

Толкнув тяжелую дверь, выхожу на балкон, подставляю дождю опаленную, обнаженную кожу.

Она не издает шипения, но я его чувствую. Дрожу от него. Питаюсь им.

Хватаюсь за балюстраду и запрокидываю голову, даю крупным каплям остудить лицо. Плечи. Голую грудь. Даже открываю рот и глотаю дождь в надежде, что он охладит меня изнутри.

Но эти корни внизу моего живота все еще ищут, куда погрузиться. Все еще требуют, чтобы мои бедра раскрылись.

Мне не нравится ощущение, что я невластна над собственным телом. И без ежедневных дел, которыми я занимаю голову, у меня слишком много времени для размышлений. Это всегда пробуждает существо, тяжестью сидящее в груди, – оно съеживается и раздувается по своему разумению и бьет меня изнутри. Мне просто хочется сломать себе ребра и высвободить его, но я не могу…

Время от времени оно подводит мой разум к краю зияющей пропасти. Заставляет смотреть вниз, во мрак, держит мои глаза открытыми, когда я пытаюсь их зажмурить.

Кричит мне: «Прыгай!»

Несмотря на мое непоколебимое любопытство, я не могу найти в себе силы на прыжок… я уверена, что меня выплюнет обратно по кусочкам.

Опускаю голову и сжимаю кулаки. Этот плотский огонь, кажется, подпитывается бесконечным запасом топлива. Очередное напоминание, что все меняется, и я это ненавижу. Хочется вырезать это ощущение из себя – и именно так я понимаю, что дела действительно плохи.

Разминая пальцы, я делаю глубокий вдох, чтобы расслабить грудь.

По лесу, сотрясая воздух, разносится злобный вой. Я распахиваю глаза и замираю – мороз продирает до костей, мне становится так холодно, как не было все эти дни. Горло сжимается, я могу дышать лишь короткими, резкими глотками, которые не могут утолить мое внезапное отчаянное желание завопить.

А затем новый крик лишает меня способности стоять на ногах.

Колени ударяются о камень.

Очень человеческий звук обрывается, как будто кто-то задул пламя свечи, но вой отдается эхом в моем сознании, сливаясь с хором призрачных воплей, которые вырываются из моей внутренней бездны.

Не по-настоящему. Все в моей голове.

Но самый первый…

Где-то там, внизу, бродит врук, и Рордин должен о нем узнать.

Встаю на ноги, пошатываясь, возвращаюсь в комнату и по пути хватаю с кровати халат. Уже спускаюсь к подножию Каменного стебля, как вдруг воздух прорезает голос Бейза, и я замираю у двери в коридор пятого этажа, прижавшись спиной к стене.

– Целая стая. Пробили дыру в заборе и прорвались через маленькую деревушку на окраине Лорна. Спрайт передал, что все кончилось еще до того, как кто-то что-то понял.

В ответ раздается ворчание – оно вонзается в меня, словно нож для колки льда, отхватывая куски, – и я соскальзываю