Наконец я закончил описание третьего эдинбургского эксперимента и сразу отправил редактору «Британского медицинского журнала». Две статьи, которые я послал летом, уже приняли к публикации, и я был уверен, что третью тоже примут одобрительно. Хотя работать над учебником Мейтленда придется долго и трудно, собственные исследования бросать не хотелось, ведь эти статьи тоже весьма поспособствуют моей карьере. Тут я вспомнил, что пациентки комнаты сна видят сновидения одновременно, и решил, что этот феномен тоже достоин систематического изучения.

Когда я затронул данный вопрос в разговоре с Мейтлендом, тот, как я и ожидал, отреагировал недоверчиво:

– Вы точно уверены?

– Да. А главное, это происходит все чаще. Одной начинает сниться сон, потом присоединяется другая. Когда же у одной сновидение заканчивается, оно заканчивается и у всех остальных.

– Не замечал.

– При всем уважении, Хью, я провожу в комнате сна очень много времени.

Мейтленд задумался и признал, что в моих словах есть смысл.

– Вы раньше сталкивались с чем-то подобным?

– Нет. Но я и не работал в местах, где пациентов погружают в глубокий наркоз.

– Команда Вальтера Розенберга нас немного опережает, но он ни о чем таком не рассказывал.

– Может, просто не заметили. Или мы имеем дело с уникальным феноменом, характерным только для нашей группы.

Мейтленд покачал головой:

– Ну, не знаю, Джеймс. Не припоминаю механизма, способного объяснить ваши наблюдения. – Вдруг Мейтленд презрительно скривился. – Так на что вы намекаете? Хотите сказать, между ними существует телепатическая связь? – Мейтленд скептически вскинул брови.

– Но ведь любой мозг создает электрические поля. Иначе электроэнцефалограммы были бы невозможны. Электроды помещают на голову, прямого контакта с мозгом нет. То есть энцефалограф способен улавливать мозговые волны на расстоянии.

– Да бросьте, Джеймс, вы сами знаете, что это ничего не доказывает.

– Есть другие похожие явления, – настаивал я.

– Например?

– Синхронные менструации. Если женщины живут вместе, их циклы часто совпадают.

– Это явление неисследованное.

– Зато свидетельств в его пользу предостаточно.

– Но, – холодно улыбнулся Мейтленд, – исследования на данную тему не проводились.

Я решил прекратить бесполезный спор и обратиться к нему с простой, конкретной просьбой.

– Пусть медсестры следят за пациентками, и, если им опять будут одновременно сниться сны, им же не трудно сделать соответствующую запись?

Мейтленд сжал пальцами нижнюю губу и после долгой паузы задумчиво произнес:

– Пожалуй, вы правы. Если, конечно, сестра Дженкинс не будет против. Сможете доказать свои утверждения… – Мейтленд наконец сдался, – это будет очень интересно.

Затем стали обсуждать текст учебника. Примерно через полчаса от мирной дискуссии перешли к ожесточенному спору. Мейтленд разошелся не на шутку, как вдруг зазвонил телефон. Мейтленд метнул на аппарат сердитый взгляд, будто звонивший нарочно подгадывал, желая прервать ход его мысли. Мейтленд продолжил говорить, но сосредоточиться уже не мог, поэтому признал поражение и взял трубку. После весьма раздраженного приветствия умолк. Лицо Мейтленда менялось у меня на глазах. Новости его явно встревожили. Я слышал, как он задавал короткие вопросы.

– Где? Когда? Что с ней? Сильно? Можно с ней поговорить? – Мейтленд устремил взгляд на фотографию в рамке, стоявшую на столе. – Да, конечно. Уже еду. Спасибо. – Мейтленд положил трубку.

– Что случилось? – спросил я.

– Жена, – пробормотал Мейтленд. – Жена попала в аварию. Извините, но мне надо ехать.

Он встал и стремительно зашагал к двери. Даже пальто и шляпу не взял. Догнал я его на лестнице.

– Серьезная авария?

– Ехала по городу. – Мейтленд едва мог говорить. – На Лестер-сквер. Столкновение. Похоже, она сильно пострадала.

– Какой ужас! Если могу что-то для вас…

Но Мейтленд не слушал. Когда мы спустились вниз, он даже не попрощался. Я смотрел ему вслед, потом тишину нарушил мощный рев «бентли». Взвизгнули шины, на веранду брызнул дождь из гравия. Я вспомнил, что оставил бумаги в кабинете Мейтленда, и сразу пошел их забрать. Но, поднимаясь по ступенькам, думал о другом – Мейтленд не запер дверь. Раньше такого ни разу не случалось, и при мысли о представившейся возможности сердце заколотилось быстрее.

Стоя у стола Мейтленда, я слушал шум мотора «бентли», пока тот не затих вдали. Я окинул взглядом комнату. Давно привычные предметы казались незнакомыми и загадочными: чучела птиц под стеклянным куполом, глобус, старинный бар… честерфилдский диван… В воздухе до сих пор витал сигаретный дым и чувствовался запах одеколона Мейтленда. Взгляд мой упал на фотографию, на которую он только что смотрел. Мейтленд никогда не говорил, что женщина на старом портрете – его жена, но я так и думал. Кожа ее казалась неестественно гладкой, а тонкие губы зрительно увеличили при помощи правильно поставленного света. Жена Мейтленда была хороша, но какой-то искусственной красотой. Поза неестественная, наигранная, однако в глазах все же таилось нечто человеческое. Как странно, подумал я. Мы с этой женщиной не знаем друг друга, и все же есть что-то, что нас объединяет. Жена Мейтленда сложила руки на коленях, но обручальное кольцо было заметно сразу.

Долго сомневаться я не стал. Направился прямиком к серому картотечному шкафчику и потянул за нижний ящик. Он был заперт. Я оглянулся на дверь и стал искать ключи. Шли драгоценные минуты, но тут мое внимание привлек серебряный блеск в пустой стеклянной пепельнице. Я схватил ключ, метнулся обратно к шкафчику и вставил его в замок.

В ящике оказалось шесть папок. На корешке каждой стояло имя пациентки комнаты сна. Я взял верхнюю и заглянул в направление. На письме значилась дата – 26 февраля 1955 года. Оно было адресовано Мейтленду, в больницу Святого Томаса. Писал консультант из больницы Мейда-Вейл, доктор Ангус Макрайтер.

«Здравствуй, Хью! Хочу направить к тебе свою пациентку, мисс Кэти Уэбб… Буду очень благодарен, если согласишься принять мисс Уэбб. Девушка страдает шизофренией и дисфорией».

Я продолжил чтение.

* * *

Оказалось, жизнь Кэти Уэбб была омрачена горестями и чередой несчастий. Девушке сделали принудительный аборт, но после операции она просила вернуть своего ребенка. Как и следовало ожидать, ее посещали мысли о самоубийстве, преследовали голоса «дьяволов». История Изабель Стивенс была, в общем, схожа. Ее биографию излагал доктор Джозеф Грейсон из Королевской лондонской больницы. Описывал похожую цепь событий: постепенный распад личности, переживания, беременность. Хотя ребенок Изабель благополучно родился на свет, его отдали в приют. Третье письмо было написано совсем в другой, неформальной манере. Автором был Питер Бевингтон, это имя я слышал. Питер Бевингтон – тот самый коллега, у которого Мейтленд гостил на Рождество. К моему удивлению, выяснилось, что пациентку Селию Джонс на самом деле зовут как-то по-другому, а кто она такая, никому не известно. Женщина более десяти лет провела в состоянии депрессивного ступора.