Что касается СССР, нужно, чтобы ты 1) показала ему большое письмо Виктора Сержа5 (думаю, что оно среди моих бумаг) и 2) чтобы он поговорил с Гьенёфом6. Хотела бы я, чтобы он послушал женщину из Роанна, которая прожила там с 1912 по октябрь 1933 года (о чем нельзя говорить, потому что у нее там остается муж!). Она революционерка в душе, хотя и чуждается политики; близко общалась со многими коммунистами; ей не раз предлагали подать заявление в партию; она никогда не имела никаких дел с оппозицией. Так вот что я, наконец, вызнала у нее, когда ее болезненный страх однажды рассеялся: что все там затерроризированы до такой степени, что крестьянские массы и бóльшая часть рабочих мечтают о войне, лишь бы избавиться от Сталина. (Только комсомольцы радостны и полны веры, но это благодаря интенсивной промывке мозгов, тотальному невежеству и изнурительному труду, не оставляющему никакого места для размышления.) Что в Магнитогорске – городе, где нет безработных! – можно видеть людей, которые подбирают с земли и едят сырой гнилую картошку. Что рабочие там спят при –40 градусах в неотапливаемых бараках. Что на Украине от голода вымерли целые селения. Что там пришлось издать закон, запрещающий людоедство под страхом расстрела на месте. Что голод и нищета сломили глубокую отзывчивость русских, и люди больше не помогают друг другу. (Гьенёф еще рассказывал, что в одной рабочей семье теперь даже не держат хлеба в одном месте, но каждый в одиночку съедает причитающийся ему по закону паек: 800 г на мужчину, 600 г на женщину, 200 г на каждого ребенка – как единственную пищу.) Что при этом все воруют продукты первой необходимости. Что никто не решается ни с кем разговаривать от страха перед ГПУ. – Скажи ему еще о письме В<иктора> С<ержа> (оно тоже конфиденциально!) с рассказом об очереди, которую он выстоял при –35 градусах, вместе с толпой девочек и старух в ветхих обносках, на улице, в грязи, с восьми утра до двух пополудни, чтобы получить 50 кг картофеля. Всё это оставляет его равнодушным?

Да, я, как и он, думаю, что надо „образовывать элиты“ (притом что мы определенно понимаем „образование“ по-разному), но лучший способ достижения этой цели – не истреблять их. Я тряслась от негодования, читая, как „Neue Front“7 одобряет безумное восстание, уничтожившее цвет венской рабочей молодежи (и вдобавок восемьдесят пять детей!)8…»

Реальные попытки воплощения марксистского проекта, как во внутренней политике СССР, так и в политике коммунистических партий Европы, производили впечатление кошмарного сна. Во время своей поездки в Германию в июле – сентябре 1932 года, непосредственно наблюдая за политической жизнью страны, в своих блестящих анализах Симона показывала сектантство, бюрократический деспотизм и бездарность руководства немецких коммунистов, равно как и то, что их политика преследует не интересы людей труда, но цели советского руководства. «Аппарат российского государства, как и все государственные аппараты мира, прямо или косвенно ссылает, изгоняет, убивает тех, кто пытается умалить его власть; однако это государство, как возникшее в результате революции, должно иметь возможность заявлять, что его поддерживает авангард мирового пролетариата. Вот почему не только в русской партии, но и во всем мире (то есть в коммунистических партиях всего мира. – П. Е.) охота за оппозиционерами первенствует над всеми иными соображениями. Учитывая серьезность положения в Германии, можно сказать, что немецкий партийный аппарат, каждый раз, когда он исключает коммуниста за несогласие с линией партии, предает немецких рабочих ради спасения российской государственной бюрократии».9

«„Интернациональная родина трудящихся“ не видит другого препятствия для сотрудничества с гитлеровским правительством, как только обыски, проводимые в штаб-квартирах ее торговых представительств. „Интернациональная родина“, кажется, должна была бы рассматривать немецких коммунистов как своих членов наравне с теми, кто подчиняется законам Советского государства; к тому же СССР обладает мощными средствами давления. Разве заказы Советского Союза в этот период острого кризиса не являются крайне необходимыми для немецкой промышленности? Однако угроза бойкота использовалась только в ответ на гитлеровские провокации против российского государства, но отнюдь не ради спасения убитых и замученных активистов. (…) Мы вынуждены констатировать, что СССР уже не имеет никакого права называться „социалистическим отечеством“».10

Не менее печальные наблюдения Симона Вейль делала над Французской компартией, вынужденной под прикрытием фигового листка «пролетарской солидарности» обслуживать те же внешнеполитические задачи советской верхушки.

«Марксистско-ленинские» организации повсюду и едва ли не в каждом своем шаге являли сочетание догматизма, искоренявшего малейшие ростки инакомыслия, с полной беспринципностью.

На протяжении почти десяти лет Симона Вейль встречалась, дискутировала, вступала в письменную полемику с вождями, теоретиками и публицистами различных марксистских течений. Весь этот богатый опыт позволил сделать, помимо прочего, наблюдения психологического характера: психологические типы коммунистического активиста, организатора, наконец, идеолога были ею хорошо изучены. Участие в профсоюзной деятельности тогда же, в бурные для Франции тридцатые годы, ежедневно сталкивало ее с рядовыми членами коммунистических групп – как с троцкистами и сталинистами, так и теми, кто дистанцировался от обоих этих крупных течений.

Не ограничиваясь анализом поведения коммунистических организаций в конкретных ситуациях, в течение всех тридцатых годов Симона многократно пытается произвести анализ марксизма как теории, небезосновательно полагая, что кричащие противоречия в жизни и практике этих организаций обусловлены особенностями самого марксистского учения. Ни одна из этих работ при жизни Симоны не была ни опубликована, ни даже закончена.

Желание окончательно выяснить отношения с марксизмом именно как с теорией периодически усиливалось у Симоны под впечатлением тех или иных роковых событий, ложившихся на совесть русского большевизма и мирового коммунистического движения. То были эксцессы коллективизации и искусственный голод 1933–1934 годов, империалистические тенденции в советской внешней политике, сталинские происки и террор НКВД в Испанской республике, «ежовщина» и т. д.

Еще в 1934 году в первой большой работе двадцатипятилетней Симоны – «Размышления о предпосылках свободы и социального угнетения» – были обозначены основные пункты ее разногласий с марксизмом, которые в дальнейшем развивались и дополнялись новыми. (Ниже публикуется один из фрагментов, не вошедший в окончательный текст «Размышлений», но яркий сам по себе.) Замечания 1934 года были заново осмыслены в статье, написанной зимой 1937/38 года, – «О противоречиях марксизма».

Источником угнетения, по Вейль, является не возможность «присвоения прибавочного продукта», как учит Маркс, а сама человеческая природа – в силу законов, аналогичных действующим в механике. Существование социальной иерархии, начиная с самых примитивных форм, не только создает условия для угнетения, но и делает его неизбежным. Симона считает, что, избрав мерилом общественных явлений и процессов экономику и