объявив двигателем истории материальные потребности, Маркс создал одностороннюю и внутренне противоречивую схему, отразившую ряд предрассудков того самого класса, борцом против которого Маркс себя объявлял, – буржуазии. Ключ к пониманию социальных явлений, по утверждению Вейль, дает не понятие потребности, а понятие силы. Исследование силы, как в виде угнетения, так и в виде необходимости, ее воздействие на тела и души людей отныне становится для нее одной из постоянных задач.

После 1935 года Симона все отчетливее нравственно осознает себя христианкой, и в ее работах, посвященных марксизму, это немедленно находит отражение.

Сравнивая статьи Вейль с другим известным примером критики марксизма с христианской точки зрения – статьей Сергея Булгакова, будущего священника и богослова-софиолога, «Карл Маркс как религиозный тип» (1906), отметим, что оба автора в своем анализе не обходятся без характеристики Маркса как личности. Булгаковский портрет Маркса, составленный с опорой на собственные сочинения родоначальника «научного социализма», документы его семейной истории, свидетельства современников и мемуары, изображает человека самовлюбленного, самоуверенного, властолюбивого и мстительного. Булгаков как бы хочет напомнить читателю евангельское изречение: «Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые» (Мф 7:18). Он приводит, в частности, вопрос, обращенный отцом Маркса к сыну, когда тот был еще студентом: «Соответствует ли твое сердце твоей голове, твоим дарованиям?»; что также соотносится с евангельскими словами: «Ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы…» (Мк 7:12). Симона угадывает внутренний настрой Маркса несколько иначе. Согласно с Булгаковым отмечая в Марксе властолюбие и склонность к манипуляции людьми, она тем не менее угадывает в нем и «благородное сердце». По ее словам, «зрелище несправедливости действительно причиняло ему, можно сказать, телесное страдание. Это страдание было столь сильным, что не позволило бы ему жить, не будь у него надежды на близкое и земное царство полной справедливости»11. В оценке работ Маркса Симона тоже не столь безусловно непримирима, как бывший марксист Булгаков.

«В его (Маркса. – П. Е.) трудах имеются цельные и неразрушимые фрагменты истины, которым найдется место во всяком правдивом учении. Так, они не только совместимы с христианством, но и бесконечно ценны для него. Их нужно вновь позаимствовать у Маркса. Это тем легче, что сегодняшний так называемый марксизм – то есть направление мысли, которое ссылается на Маркса, их не использует. Истина слишком опасна, чтобы прикасаться к ней. Это взрывчатка».12

Здесь Вейль ближе к другому известному русскому критику марксизма – Николаю Бердяеву. Он, как и Симона, выделяет в наследии Маркса духовно возвышающие элементы, важные для христианства. «Маркс открывает в капитализме процесс дегуманизации, овеществления человека, – пишет Бердяев, и Симона Вейль, незнакомая с трудами русского философа, могла бы с ним согласиться. – С этим связано гениальное учение Маркса о фетишизме товаров. Всё в истории, в социальной жизни есть продукт активности человека, человеческого труда, человеческой борьбы. Но человек падает жертвой иллюзорного, обманного сознания, в силу которого результаты его общественной активности и труда представляются ему вещным объективным миром, от которого он зависит. Не существует вещной, объективной, экономической действительности, это иллюзия, существует лишь активность человека и активное отношение человека к человеку. (…) Это совсем другая сторона марксизма, и она была сильна у раннего Маркса».13

Симона считает знаменитую марксистскую диалектику искажением и вырождением диалектики платоновской, с которой Маркс был поверхностно знаком через Гегеля. В своем первоисточнике эта диалектика была путем мистического восхождения; отняв у нее объект – сверхъественное абсолютное благо, Маркс ее обессилил.

«Маркс просто-напросто приписал социальной материи то движение к добру через противоречия, которое Платон описывал как движение мыслящего существа, устремленного ввысь сверхъестественным действием благодати, – пишет Симона. – Легко увидеть, что привело Маркса к этому. Прежде всего он безоговорочно принял два ложных верования, которых горячо держались буржуа его времени. Одно из них – смешение между производством и благом и, следовательно, между прогрессом производства и продвижением ко благу; другое – произвольное обобщение, объявляющее прогресс производства, столь ощутимый в XIX веке, перманентным законом человеческой истории».14

В самом конце своего пути, в Лондоне, за полгода до смерти, уже больная и при этом перегруженная работой, Симона собирается с силами для нового обращения к теме марксизма. Она пишет – и опять не заканчивает! – статью «Существует ли марксистское учение?»

Заслуживает пристального внимания один из выводов, который она делает в этой статье 1943 года. Не останавливаясь в ней специально на теории и практике русского большевизма, она приходит к выводу, что искусственно подталкивать массы к «пролетарской революции» там, где для таковой не сложилось достаточных объективных причин, марксистов побуждают внутренние противоречия самой их теории. Таким образом, установление под именем диктатуры пролетариата – диктатуры партии, которая, в свою очередь, перерастает в диктатуру личности, – не искажение марксизма, но чисто логическое последствие переворота, совершаемого под его знаменем. К нему приводит сама убежденность Маркса в том, что, в отличие от господствующих классов прежних формаций – феодалов и буржуа – пролетариат захватит политическую власть раньше, чем будет господствовать в экономической жизни общества. Этим захватом, по Марксу, должна руководить революционная партия, способная сплотить, организовать и вооружить рабочих. Симона показывает, что такая партия, захватывающая власть от лица рабочих и якобы в их интересах, но руководимая отнюдь не рабочими, будет озабочена, прежде и больше всего остального, удержанием власти любой ценой, а поэтому неминуемо превратится в партию тоталитарно-диктаторскую, готовую к безудержному насилию, в том числе и против того класса, от лица которого выступает.

Особого интереса заслуживают как объективно-исторические, так и психологические мотивы последнего подступа Симоны к теме марксизма, в 1943 году, когда она уже давно стояла в стороне от полемики среди левых течений и групп. Отрицательный ответ на вопрос, вынесенный в заглавие статьи, – «Существует ли марксистское учение?» – не является для Симоны абсолютно новой находкой; она дала его со всей определенностью еще в работах 1930-х годов.

Как уже говорилось, прежние работы Вейль по марксизму появлялись на фоне глубоко волновавших ее политических событий. Статьи 1934 года имели историческим фоном коллективизацию, усиление репрессий и массовый голод в Советском Союзе, приход нацистов к власти в Германии; статьи 1937–1938 годов – Гражданскую войну в Испании и Большой террор в СССР. Для весны 1943 года такими факторами могли быть: 1) перелом в ходе Второй мировой войны, достигнутый прежде всего на полях сражений в СССР и поставивший вопрос о возможности перенесения военных действий за русские границы, и 2) усиленный поиск организацией де Голля международной опоры в союзе со Сталиным, вызывавший у Симоны немалые опасения – в том