Порой при самооговоре подозреваемые вначале верят в свою невиновность, но под лавиной наводящих вопросов, заданных полицейскими, могут в конце концов «вспомнить» о преступлении, которого на самом деле не совершали. В нашумевшем деле середины 1990-х гг. Пол Ингрэм, заместитель шерифа в штате Вашингтон, признался, что насиловал двух своих дочерей и входил в секту, члены которой проводили сатанинские ритуалы, приносили в жертву животных и убивали детей[220]. Местная полиция давила на Ингрэма, издевалась над ним, и он выдал целую панораму «подавленных воспоминаний» об этих злодеяниях. Никаких веских доказательств не было, да и сам Ингрэм в конце концов отказался от своего признания, но его отправили в тюрьму, и он находится за решеткой по сей день.

Самооговор часто становится следствием принудительных допросов. Гизли Гудьонссон и его коллеги из Лондона описали странное заключение по делу семнадцатилетнего юноши, которого допрашивала полиция в связи с расследованием жестокого убийства[221]. Он все время «видел» лицо жертвы и стал гадать: а может, он и есть убийца? Молодой человек добровольно пришел в полицию и заявил: «Это мог быть я, но я не знаю, убил я ее или нет. Я все время ее вижу». За сутки он уверился: «Должно быть, это я убил ее, ведь я вижу ее образ» – и наконец решительно сказал: «Я уверен, это я убил ее… Я знаю, я сделал это». Доказательств не было, но юношу посадили в тюрьму на основании его письменного признания. Он отбыл там двадцать пять лет, прежде чем новые данные привели к отмене приговора.

В последнем случае возникает вероятность того, что некоторые, возможно, особенно склонны к ложным признаниям, потому что легко поддаются внушению. Гудьонссон разработал шкалу для измерения индивидуальных различий во «внушаемости на допросе»: так он назвал склонность менять убеждения под действием ложной информации и наводящих вопросов[222]. Он выяснил, что люди, признавшие вину, от которой впоследствии отказались, подпали под влияние наводящих вопросов в большей степени, чем «отрицающие», которые упорно отказывались признать свою причастность к преступлению, несмотря на судебные доказательства против них. Показатели памяти двух групп по стандартным клиническим тестам не отличались.

До сих пор трудно понять, как кто-то может признать, будто совершил некое деяние, тем более насильственное, если на самом деле его не совершал. Грехи памяти, рассмотренные выше, – эфемерность, рассеянность, блокада и некоторые виды ложной памяти, – настолько нам знакомы из повседневного опыта, что к ним можно отнестись с легким сердцем. Но вид внушаемости, связанный с ложными признаниями, – это нечто чужеродное для обычного запоминания и забывания. Неудивительно, что присяжные с сомнением воспринимают мысль о том, будто люди хоть когда-то признаются в преступлениях, которых не совершали[223].

Эксперименты группы Сола Кэссина в Уильямс-колледже показывают: ложные признания могут быть не таким уж отклонением от нормы, как кажется на первый взгляд[224]. Студентам поручили набрать на клавиатуре ряд букв под диктовку – одна группа печатала в ускоренном темпе, другая – в медленном. Всем дали указание не трогать клавишу ALT – это могло привести к сбою программы. Никто из студентов ее и не нажимал, но экспериментатор ложно обвинил их в этом. Они отвергли обвинения, но потом половина студентов в каждой группе услышала «свидетельницу», подтвердившую, что видела ошибку; у другой половины никаких «свидетелей» не было. Почти 70 % студентов в конце концов подписали ложное признание в том, что нажали клавишу ALT. Эффект был особенно поразительным в группе, которая печатала быстро и при этом услышала, как «свидетельница» поддержала экспериментатора: среди них признание подписали все, а 35 % в подробностях описали то, как именно допустили ошибку.

Результаты Кэссина тревожат: выходит, при подходящих условиях многие могут невольно признаться в поступке, которого не совершали. Конечно, некто может предположить, что нажал ALT и этого не помнил. Но не вспомнить о совершенном преступлении – такое представить намного труднее. Возможно, заставить людей признаться в том, что они нажали ALT, легче, чем внушить им, что они преступники: на экспериментах испытуемые менее склонны вызывать «эвристику отличий» (мысль: если бы я это сделал, я бы это точно помнил). Такое истолкование подтверждается и тем, что чаще всего себя ложно оговаривали участники из группы, которой дали указание печатать быстро. Вероятно, они не надеялись на верность памяти, в отличие от тех, кто потратил больше времени на отклик, – и, возможно, решили, что сделали все быстро, а потому допустили ошибку и просто ее не запомнили.

Пагубные воздействия внушаемости на свидетельские показания и ее проявления при допросах могут обескуражить. Но этим они не ограничиваются: внушаемость может создать нам воспоминание о самом личном прошлом.

Синдром ложной памяти: расцвет и упадок

В 1992 г. группа обеспокоенных граждан основала первую в истории организацию, посвященную исследованию искажения воспоминаний – Фонд синдрома ложной памяти. К ним обращались в основном родители в разгар болезненных конфликтов со взрослыми дочерьми. Рассказы первых участников сначала приводили в изумление, но с годами стали все более привычными. Умные и образованные женщины из среднего класса во время сеансов психотерапии по поводу депрессии или связанных с ней проблем вспоминали, как в детстве их насиловали отцы, а иногда и матери. Родители, учредившие фонд, и многие другие в гневе оспаривали достоверность воспоминаний детей. Обвинители и их сторонники проклинали родителей за отрицание реальности, которую те не могли признать.

В третьей главе я упоминал: воспоминания о жестоком обращении в детстве, о которых люди не думали годами, порой и правда возвращались – и, похоже, в их истинном облике. Но в 1992 г., когда кризис грянул впервые, многие профессионалы и обвиняемые родители поспешили найти причину эпидемии ложных воспоминаний в техниках внушения, используемых на сеансах психотерапии, в гипнозе, в управляемом наведении образов, когда люди воображали возможные сценарии жестокого обращения, и в подобных методах, призванных вызвать «забытые» травмы. С годами разные свидетельства указывали на то, что многие «вернувшиеся» воспоминания были неточными: и память о странных действах сатанинских культов, упоминаний о которых нет ни в одном письменном источнике, и отсутствие научной поддержки для популярных методик восстановления памяти, и постоянно растущее число женщин, которые отказывались от своих воспоминаний. Однако на ранней стадии ученые были вовлечены в борьбу как потенциальные арбитры истинности восстановленных воспоминаний. Многие насущные вопросы требовали серьезных научных ответов. Можно ли создать ложные воспоминания о травматических событиях жизни? Какие методы чаще всего будут способствовать появлению иллюзорных воспоминаний? Восприимчивы ли определенные люди к внушению воспоминаний о событиях, которые никогда не случались?