– Я знаю это, – ответил Иван. – Меня вполне устраивает наносить вред новой власти. Любой вред… И чем ощутимее он будет, тем я буду больше удовлетворен в своей мести.

– Понимаю, – кивнул Миневич. – Но кроме желания вредить нужны еще возможности и сила.

– У меня есть собственная маленькая армия, – после небольшой паузы сказал Голенищев-Кутузов.

Они возобновили движение по аллейке. Миневич молча переваривал слова Ивана, а Голован соображал, как бы окольно подвести субинспектора к рассказу о своих милицейских делах.

– Ну, а ты чем занят? – спросил он наконец как бы в продолжение начатого разговора. – Все преступников ловишь?

– Ловлю, – ответил Зиновий Лаврентьевич.

– Много работы?

– Много – не то слово… По самую маковку.

– Расскажи, – попросил Голенищев-Кутузов.

«Сейчас, если он откажется, он станет человеком, которого нужно опасаться. А если станет рассказывать о своих делах, значит, на него можно рассчитывать», – подумал Голован.

«Вот, значит, что тебе интересно, – в свою очередь, подумал Миневич. – Собственная маленькая армия, о которой ты говорил, не банда ли это? А ты, корнет Голенищев-Кутузов, «вольный человек», не сделался ли жиганом? Такие коренные изменения в твоем характере. Впрочем, я готов тебе помогать, даже если ты и жиган…»

– Ну вот, к примеру, обратился к нам один из новоявленных «красных купцов» по фамилии Грызлов, – начал рассказывать Зиновий Лаврентьевич. – Как-то ближе к ночи раздался звонок в его дверь. Он спросил: «Кто»? Представились домовым комитетом. Какая-никакая, но власть, куда деваться? Ну, он и открыл… Ворвались трое. Уложили этого Грызлова на пол, обыскали всю квартиру и вынесли все деньги и драгоценности подчистую. А уходя, предупредили: ежели, мол, в милицию обратишься, то мы вернемся и тебя порешим.

– Но он все же обратился… – в задумчивости произнес Иван.

– Да, он не побоялся угроз, – ответил Миневич. – Благо наше Шестое отделение совсем недалеко от его жилища… У него собственный дом на Сущевском Валу. Надо полагать, налет такой был не один, но остальные купчики либо испугались, либо не захотели «светиться» перед милицией…

– Наверное, у них самих рыльце в пуху, – заметил Голенищев-Кутузов. – А я тут слышал, недавно городской ломбард на Большой Дмитровке ограбили? Сторожа, говорят, убили…

– Там не только сторожа, там еще и милицейский наряд из трех человек положили в перестрелке. Дмитровка, правда, не наш район, но сводку с приметами налетчиков разослали по всем милицейским отделениям и участкам, мобилизовав тем самым на поимку преступников всю городскую милицию. Вооруженное ограбление и профессиональное вскрытие несгораемого шкафа с ценностями, которые на следующий день должны были вывезти в Гохран… Плюс неприятные разговоры по всей Москве… Начальство, естественно, всполошилось. Рвет и мечет. А розыском налетчиков занимается бригада Бахматова из МУРа, кстати, самая лучшая и опытная, в ведении которой находятся убийства и вооруженные грабежи.

– И что это за приметы? – осторожно спросил Иван.

– Приметы – это слишком громко сказано, – усмехнулся Зиновий Лаврентьевич. – Первый сторож, которого связали и заставили лежать мордой в пол, слышал только голоса. Как у подростков. Ну, еще отпечатки пальцев на несгораемом шкафу. Они либо женские, либо детские. Я без малого десять лет в органах служу, но еще не слышал, чтобы в «шниферах» ходила женщина… А тем более подросток. – Миневич немного помолчал, затем добавил: – Вот, собственно, и все, что мне известно… Да, кстати, ты слышал что-либо о банде некоего Татарина?

– Что-то такое слышал, – неопределенно ответил Голенищев-Кутузов. – А кто он?

– Вор и убийца. Очень опасный. Много вреда новому режиму причиняет, к слову сказать. Четвертый год его ловят и поймать не могут. Но теперь вроде нашлась к нему одна тропочка…

Миневич замолчал, видимо ожидая от Ивана вопроса касательно «тропочки», но тот ничего не спросил. Уж коли ты принял какую-либо сторону, господин бывший драгунский штаб-ротмистр Миневич, так держись ее. Да и не в характере офицера, пусть и бывшего, служить и нашим, и вашим и принимать половинчатые решения…

Не дождавшись от Ивана вопроса, Миневич закрепил свой выбор следующими фразами:

– У нас в отделе один парень с недавнего времени младшим милиционером служит, Игорем Мамошиным зовут. А у Татарина наводчица имеется, Марусей кличут. Эти Игорь и Маруся знакомы еще по дореволюционному Петрограду. Дружили они… Он в дом ее был вхож. Так вот ГПУ планирует как бы случайно свести Мамошина с Марусей, чтобы через нее выведать, как на Татарина и его людей выйти. И встреча Игоря с Марусей как раз завтра вечером должна произойти.

Зиновий Лаврентьевич замолчал и выжидающе посмотрел на Ивана. Теперь-то он должен задать вопрос… И Голенищев-Кутузов задал его без промедления:

– Где?

– На углу Первой Тверской-Ямской и Васильевской…

– Как выглядит этот Игорь?

– Молодой, двадцати лет с небольшим. Волосы русые, глаза серо-голубые. Над левой бровью родимое пятно, – ответил Зиновий Лаврентьевич.

– Значит, выбор ты все же сделал, – напрямую и даже без намека на вопросительную интонацию сказал Иван.

– Сделал, корнет, – ответил Миневич. – Я же понимаю: комиссары меня, как «бывшего», все равно в покое не оставят. И держат они меня до тех пор, пока я им нужен. А как не стану нужен – выбросят, как пустую папиросную пачку. А я такую роль… играть… не намерен.

– Спасибо, Зиновий Лаврентьевич, – искренне поблагодарил Голенищев-Кутузов.

– Рад, если чем-то смог тебе помочь, – ответил Миневич. – Обращайся, если что.

– Непременно, – пообещал Голован.

Времени было в обрез, а дел надлежало решить два: наказать «красного купчика» Грызлова и отыскать Татарина.

Придя на хазу[73], Голован первым делом призвал к себе Солода:

– Вы такого нэпмана Грызлова стопорили?

– Это тот, что в своем доме на Сущевском Валу жихтарит?[74] – спросил Солод.

– Точно.

– Стопорили. Ладный куш взяли.

– Предупреждали, чтобы в мусорню не тыкался?

– А то, – собрался обидеться Солод.

Голован был настроен очень серьезно:

– Так вот, этот Грызлов мусорам про стопорку настукал[75]. Так что надо его… наказать по справедливости, как и было ему обещано. Сделай, Солод! Да жути побольше нагони, чтобы другим неповадно было «легавым» стучать.