– Вы как? – подошел он к девушке.

– Не знаю, – дрожащим голосом ответила она и тихо добавила: – Спасибо вам.

– Ну, что вы, – промолвил Голован, немного смутившись. – Столько шпаны нынче развелось. И куда только милиция смотрит… Скажите мужу, чтобы встречал вас, что ли, после работы…

– У меня нет мужа, – печально улыбнувшись, ответила девушка и вдруг воскликнула:

– Ой! У вас рукав порван… Нет, порезан… А рука не поранена? – В голосе ее прозвучала неподдельная тревога.

– А-а, – беспечно протянул он. – Царапина, наверное… Сущие пустяки…

– Все равно надо осмотреть рану, ведь кровь течет… Да и рукав зашить тоже надо. Пойдемте ко мне домой, – предложила девушка. – Я вам рану перевяжу и рукав зашью.

Пройдя несколько шагов, Голован вдруг спохватился:

– Прошу прощения, я не представился: меня зовут Виктор Иванович.

– А я – Маша, – просто сказала девушка и потупилась.

– Очень приятно.

Маша жила на втором этаже в трехкомнатной квартирке. Никакой мамы, слава богу, не имелось, зато была престарелая бабка, которая все время сидела у себя в комнате и смотрела в окно.

Когда Маша с «Виктором Ивановичем» вошли в квартиру, она открыла дверь своей комнаты, посмотрела на Голована и захлопнула ее, никак не отреагировав на появление гостя, поздоровавшегося уже в пустоту.

– Не обращайте внимания на бабушку, – сказала ему Маша. – Она со всеми такая…

Голован прошел в гостиную, оглядел небогатое жилье…

– Да вы присаживайтесь, Виктор, – заметив замешательство гостя, произнесла Маша. – И снимите, пожалуйста, ваш пиджак и рубашку. Я должна осмотреть рану.

– Неловко как-то… – неожиданно для себя стушевался Голован.

– А ловко будет, когда рана начнет гноиться? – резонно заметила она. – Вам нужны проблемы на пустом месте?

– Нет, не нужны, – искренне ответил Голован.

– Тогда раздевайтесь…

Он снял пиджак, повесил его на спинку стула, потом снял рубашку.

Маша осмотрела рану, сходила к себе, принесла марлю, пузырек с йодом и кусочек ватки. Обработав рану йодом, перевязала ее и принялась за рубашку. Зашила она ее быстро и аккуратно: шовчик был едва виден.

– Как это у вас ловко получается, – заметил Голован, надевая рубашку.

– Что? – не поняла сразу Маша, принявшись за пиджак.

– Ну, зашивать.

– Я окончила Александровский институт, что на Новой Божедомке, там нас и обучили рукоделию, – просто ответила она.

Когда пиджак был зашит, стали пить чай с вареньем. На чай вышла бабушка, молча откушала свою чашку, съела несколько ложек варенья и отбыла восвояси продолжать смотреть в окошко. Похоже, это было главным и единственным занятием в ее жизни.

– Мы еще с вами увидимся? – спросил Голован, когда его одежда была починена, а чай выпит.

– А вы этого хотите? – вопросом на вопрос ответила Маша.

– Да.

– Я работаю в городском ломбарде на Большой Дмитровке. Мы заканчиваем в шесть…

Голован пришел к закрытию ломбарда через день.

– Я думала, что больше никогда не увижу вас, – сказала Маша, когда он ждал ее у дверей ломбарда с букетиком цветов.

– И напрасно, – ответил Голован, вручая Маше цветы.

Они долго гуляли по Москве, а потом он пригласил Машу к себе на Шаболовку. К предстоящему свиданию он подготовился основательно – закупил вина, фруктов, хорошей закуски. На невысоком комоде стоял английский патефон марки «Columbia».

Голован поставил на патефон пластинку, покрутил медную ручку, аккуратно поднес к пластинке головку с иглой…

Тенор Семена Садовникова был приятен и проникновенен. Вино ударило в голову, а закуски таяли во рту, оставляя приятное послевкусие… «Виктор Иванович» был предупредителен и улыбчив, и Маша не заметила, как оказалась в его объятиях и стала страстно отвечать на его поцелуи. А тенор Садовникова все выводил:

– Мамочки! – только и вскрикнула негромко Маша, когда Голован повалил ее на диван…

Иван узнал про городской ломбард все, что знала о нем Маша. После первой их встречи на его квартире, она прониклась к «Виктору Ивановичу» безграничным доверием, и, когда он спросил, почему она, воспитанница Александровского института, работает простой кассиршей, Маша выложила ему свою нехитрую девичью историю. Главным же в ее словах было то, что наибольшее количество денег и драгоценностей бывает в ломбарде в последних числах месяца. Именно тогда в хранилище ломбарда скапливается много дорогих вещей, отданных под залог, выкуп которых уже просрочен, и нерастраченных по просроченным закладным денег. А первого числа каждого месяца невыкупленные драгоценности увозятся на автомобиле под охраной. Куда – Маша точно не знала. Наверное, в Гохран Наркомата финансов. Так что Головану даже не пришлось задавать никаких наводящих вопросов, кроме одного – про сигнализацию. Мол, раз в ломбарде имеются большое количество денег и драгоценных вещей, то, по его мнению, должна быть и надлежащая охрана. На что Маша ответила, что охрана, конечно, есть: два охранника дежурят ночью, а днем их сменяют другие. И что полгода назад хранилище ломбарда было поставлено на электрическую сигнализацию, но проводка недавно сгорела, а провода для нее привезут только в начале июня. Получалось, что через несколько дней, в четверг 31 мая, ломбард решительно надлежало брать…

Пока Голован крутил с Машей, Козырь много чего интересного узнал про акционерное общество «Канцелярист». Пахан оказался прав: продажа канцелярских товаров была только вывеской, прикрытием. Основным же видом деятельности акционерного общества и его председателя Семена Яковлевича Зильбертовского было производство и подпольная продажа водки и спирта. У него и главных акционеров-пайщиков АО «Канцелярист» имелась пара подпольных заводиков. Один, как выяснил Козырь, находился на острове, образованном Москвой-рекой и Обводным каналом, где имелось множество гостиниц и трактиров и два рынка на Болотной площади: фруктовый и зеленной. Так что заводик стоял очень удобно: продукция его аккурат расходилась по ближайшим гостиницам и трактирам, каковые вернули их прежним хозяевам или наследникам. Кроме того, во фруктовых рядах знающему и проверенному человеку завсегда можно было разживиться «самоделковой» водкой, на этикетках которой значилось «Анисовая», «Казенное вино» и иное. Этикетки были дореволюционные, так что спрос на вино крепостью 40 градусов и более имелся весьма значительный.