Клара, не лучшим креплением, и домик… упал на меня. Отсюда синяки и припухший нос.

Тяжелая рука сползла с моего плеча. Он моргнул. Короткие густые ресницы еще медленнее опустились на эти невероятные глаза. От их уголков отходили «лучики», но они только добавляли ему привлекательности. Умудренности. Сколько же ему было лет? Под сорок?

– Извините, что не спросила разрешения, – пробормотала я.

Он внимательно смотрел на меня:

– Только не говорите, что взяли трехметровую лестницу.

– Конечно нет, – соврала я.

Он поднес руку к лицу, провел ей по подбородку и снова уставился на меня. Тут песня в гараже закончилась, и Эймос стал играть что-то другое, мне незнакомое. Медленное и меланхоличное. Почти мрачное. Мне понравилось. Даже очень.

– Не беспокойтесь, одну звезду я вам не поставлю. Это мой косяк, – попыталась отшутиться я.

Он впился в меня взглядом.

– Я пошутила, но это в самом деле моя вина. Я не знала, что боюсь высоты, пока не залезла и…

Он поднял голову к небу.

– Мистер Роудс, я весь день переживаю и прошу прощения, что шныряла по участку и не спросила разрешения. Но я две недели толком не сплю и не хочу опять разбудить вас своим визгом. И больше не хочу спать в машине.

Он покосился на меня, и я прыснула от смеха, но почти сразу прекратила из-за боли. Боже, как боксеры все это выдерживают?

Его взгляд не изменился.

И я снова прыснула, несмотря на боль.

– Я знаю, это глупо, но стоит представить, как он планирует мне на физиономию…

– Представляю. – Он опустил голову. – И где этот мышиный домик?

– В квартире.

Серые глаза снова уставились на меня.

– После спустите его в гараж. – Красиво очерченные губы скривились. – Ладно, я сам возьму, когда вы будете на работе, если не возражаете.

Я кивнула.

– Когда Эйм закончит, уже стемнеет, но при первой возможности я его установлю, – произнес он серьезным невозмутимым голосом.

– Что вы, не нужно!

– Мне не нужно, но я это сделаю. Еще посмотрю, что можно законопатить. Они пролезают в самые узкие щели, но я постараюсь.

Я снова воспряла духом.

Мой домохозяин посмотрел на меня внушительным взглядом.

– А вы держитесь подальше от лестницы. Могли бы сломать себе ногу. Или ушибить спину…

Вот такой он был заботливый папаша! Это умиляло. И добавляло ему привлекательности. Несмотря на пугающе серьезный вид и отсутствие симпатии ко мне.

Но я все равно прищурилась.

– А держаться от нее подальше – это просьба или приказ?

Он уставился на меня.

– Ладно, ладно. Обещаю! Я просто испугалась и не хотела вас беспокоить.

– Вы же платите мне за квартиру, так?

Я кивнула, соглашаясь.

– Тогда я обязан позаботиться о подобных вещах, – твердо произнес он. – Эйм сказал, что вы спали в машине, но я подумал, ему показалось. Или вы были пьяны.

– Я же говорила, что почти не пью, – фыркнула я.

Похоже, он мне не поверил.

– Я этим займусь. Если будут другие проблемы, говорите мне. Не хочу, чтобы вы подали на меня в суд.

Я нахмурилась, хотя это было болезненно.

– Я бы никогда не подала на вас в суд, особенно из-за собственной глупости. И одну звезду не поставила бы.

Ни за что.

– И если возникнут проблемы с квартирой, я вам скажу. Могу поклясться на мизинчике.

Идея клятвы на мизинчике его ничуть не позабавила, он просто кивнул. В этот момент из приоткрытой двери гаража донесся голос Эймоса – мальчик взял высокую ноту, но тут же спохватился и запел тише.

– Он всегда так поет? – шепотом спросила я.

Мистер Роудс поднял густую бровь.

– Точно его сердце разбито, и он никогда не полюбит снова?

Это была… шутка?

– Ага, – сказала я.

Он кивнул.

– У него красивый голос.

И это случилось.

Он улыбнулся.

Гордо и максимально широко, точно сознавая, какой у его ребенка красивый голос, и это наполняло его радостью. Оно и понятно: будь Эйм моим сыном, я бы чувствовала то же самое. Голос у парнишки действительно был замечательный. В нем чувствовалось что-то вневременное. А еще он был намного ниже, чем у мальчишек его возраста, что большая редкость. Судя по всему, он владел вокальной техникой, потому что чувствовался посыл… когда забывал глушить звук.

– Он этого не знает. Считает, что я лгу, когда говорю так.

Я покачала головой:

– Это он зря! Смотрите, меня прямо до мурашек пробрало.

Желая продемонстрировать «гусиную кожу», я подняла руку, совсем упустив из виду, что майка на бретельках дает великолепный обзор на все, что под ней. Я не планировала никуда выходить под вечер, но голос Эймоса, точно дудочка крысолова, выманил меня наружу.

И не только меня, потому что его отец тоже вышел на веранду послушать.

Он долю секунды смотрел на мою руку и быстро отвел взгляд. Затем опустился на верхнюю ступеньку и поставил ноги на нижнюю. Очевидно, разговор был закончен. Ясно.

Я постояла, вслушиваясь в сладкий голос Эймоса, певший о женщине, которая не отвечала на его звонки.

Помнится, мужчина, которого я когда-то любила, пел что-то очень похожее. Слова той песни я знала наизусть. Потому что сама их сочинила.

Тираж только того сингла составил свыше миллиона копий. Он считался его прорывным хитом. Ту песню я написала, когда мне было шестнадцать, и адресована она была маме.

Отчасти своим успехом он был обязан себе. Женщинам нравятся такие лица… Но в этом никакой его собственной заслуги не было. Он поддерживал физическую форму, чтобы оставаться сексуально привлекательным для своих фанаток: я чуть не поперхнулась, когда его мамаша произнесла эти слова. Да, он сам научился играть на гитаре, но, по настоянию мамочки, продолжал брать уроки. Он был прирожденным исполнителем! Голос у него был низкий, с хрипотцой, и это тоже было запрограммировано генетически.

Как я поняла за последние два года, можно иметь великолепный голос, но если музыка слабая и не цепляет, то успеха не будет.

Он использовал меня – и в то же время нет. Потому что я все отдавала сама.

Голос Эймоса взлетел выше – вибрато звенело в воздухе, и я почувствовала, как по коже снова побежали мурашки.

Я чуть повернула голову: мистер Роудс смотрел прямо перед собой, напряженно слушая. Его лицо было сосредоточено, а губы тронула легкая довольная улыбка.

Он повел глазами и перехватил мой взгляд.

– Вау! – прошептала я.

И этот бесстрастный суровый мужчина сказал в ответ, тоже с улыбкой:

– Вау!

– А вы поете? – спросила я, не успев себя одернуть и запоздало вспомнив, что он не настроен на разговор.

– Не так, – ответил он, удивив меня. – Это у него от мамы.

Вот и еще один намек на маму! Меня разбирало любопытство. Ужасное любопытство.

Но я не собиралась задавать вопросы.

И тут он снова заговорил, чем удивил меня еще больше.

– Только в такие моменты он выходит из скорлупы, и то не при всех. И бывает счастлив.

Это было самое длинное предложение, которое он произнес при мне за время нашего знакомства. Но разве можно сдержать гордость, если у тебя