Никто из нас не проронил ни слова, когда перебор сменился и голос смолк. Эймос продолжил играть, ошибался, пробовал снова, и тогда я сказала:

– Если ему или вам что-нибудь понадобится, дайте знать, хорошо? А теперь я лучше пойду. А не то попадусь ему на глаза, и он смутится.

Мистер Роудс посмотрел на меня и кивнул – не соглашаясь, но и не предлагая мне проваливать к черту. Когда я шла назад по гравийной дорожке, из гаража звучала знакомая мелодия, которую, как я точно знала, сочинила Нори.

Но я думала только об одном: может быть, в один прекрасный день мистер Роудс воспользуется моим предложением?

И потому, вероятно, попалась.

– Аврора? – позвал Эймос.

Я застыла на месте.

Опять облажалась?

– Привет, Эймос! – крикнула я, проклиная себя за косолапость.

Последовала пауза.

– А что вы делаете?

Что-то заподозрил? Или мне показалось? И, может, не стоит лгать? Лучше всего его подмаслить.

– Слушаю ангельский голос.

Все мое тело напряглось в наступившей тишине. Похоже, он положил гитару и направился к дверям. И точно: из-за угла выглянула его голова.

Я подняла руку в надежде, что его отец скрылся с веранды.

– Привет!

Парнишка посмотрел на меня и тоже остолбенел.

– А что у вас с лицом?

Я до сих пор не свыклась с мыслью, что пугаю людей своим видом.

– Ничего страшного, никто меня не бил. Все в порядке. Спасибо, что спросил!

Казалось, он меня не услышал, потому что по-прежнему не сводил глаз с моего лица. Они были такого же цвета, как у отца.

– Я в порядке, – заверила я. – Клянусь.

Вроде бы это его успокоило: беспокойство в глазах угасло.

– Я вам… помешал?

Я скорчила физиономию, а затем поморщилась:

– Прикалываешься? Да ничуть!

Его отец был прав: парнишка мне не поверил. Я почувствовала, как он мысленно закатывает глаза.

– Я серьезно. У тебя великолепный голос.

Но он не купился.

Тогда я решила зайти с другой стороны.

– Я узнала пару песен, которые ты играл. Но вот та, что в середине… Что это было?

И тут он покраснел.

А у меня екнуло в животе.

– Она твоя? Ты ее написал?

Его голова исчезла, и я направилась к гаражу. Он отступил всего на несколько шагов и сосредоточенно смотрел в пол.

– Если так, то это потрясающе, Эймос! Я… – Блин. Я не планировала этого говорить, но раз так сложилось… – Когда-то я писала песни.

Он не поднял глаз.

М‐да, следовало действовать хитрее.

– Эй, я серьезно! Не люблю ранить чужие чувства, но думай я иначе про твой голос и песню, которую ты пел, я бы промолчала. Она действительно классная! У тебя талант.

Эймос поднял носок кроссовка.

Я чувствовала себя ужасно.

– Нет, серьезно, – я кашлянула. – Мои песни были… в альбомах.

Приподнялся носок другого кроссовка.

– Если хочешь, я бы могла тебе помочь. С песнями, я имею в виду. Дать совет. Я не лучшая, но и не хуже всех. У меня хороший слух, и обычно я знаю, что пойдет, а что нет.

Он стрельнул в меня взглядом.

– Если хочешь. И мне случалось брать уроки вокала.

«Случалось» – это слабо сказано! У меня не блестящие вокальные данные, но медведь на ухо не наступил. И когда я пою, кошки не воют, а дети не разбегаются в ужасе.

Он сглотнул. Я ждала.

– Вы писали песни, которые исполняли другие? – недоверчиво спросил он.

Мне уже доводилось это слышать.

– Да.

Оба носка поднялись вверх, и через секунду он продолжил:

– У меня был учитель пения, только давным-давно… – Я постаралась не улыбнуться при мысли о том, что он считал произошедшим давным-давно. – Но больше уроков не было. Я пою в школьном хоре.

– Это слышно.

Он покосился на меня так, будто я несу херню.

– Я так себе пою.

– Не согласна! Но Райнер Култи тоже считал, что ему есть куда расти.

– А это кто?

Теперь настала моя очередь покоситься на него.

– Известный футболист. Я к тому… Я считаю, что у тебя талант. Но, как однажды сказали моему… знакомому… даже одаренному спортсмену нужны тренер и тренировки. Твой голос и сочинительский талант – это инструменты, которые необходимо оттачивать. Если ты хочешь. После работы я обычно бездельничаю и действительно буду рада помочь. Но сначала ты должен спросить разрешения у родителей.

– Мама на все согласится. Она говорит, что обязана вам жизнью.

Я улыбнулась, но он этого не заметил, потому что снова сосредоточился на обуви. Выходит, он решил подумать?

– Тогда дай знать. Ты знаешь, где меня найти.

Еще один взгляд серых глаз – и, клянусь, его губы тронула легкая улыбка.

Я тоже улыбнулась.

Глава тринадцатая

– И что с этим не так?

Я сидела, положив ногу на ногу, на складном стуле в гараже мистера Роудса и смотрела на его сына. Он сидел на полу на подушке, которую откуда-то вытащил, примостив на колене блокнот. Мы уже час говорили о творчестве – не сказать чтобы спорили, потому что Эймос по-прежнему держался со мной довольно скованно, но что-то вроде того. Еще чуть-чуть – и он, пожалуй, закатил бы глаза.

Это было наше четвертое занятие, и, честно говоря, я до сих пор не оправилась от удивления, когда неделю назад он постучал ко мне и спросил, не занята ли я – я не была – и могу ли взглянуть на его рабочий материал.

В жизни не чувствовала себя настолько польщенной!

Даже когда Юки прилегла рядом со мной на кровать в гостевой комнате и прошептала:

– У меня не выходит, Ора-Бора. Ты поможешь?

Я сомневалась, но интуиция меня подвела, и мы вместе написали двенадцать песен.

К тому же… он был таким юным и застенчивым, и уже это меня умиляло.

Да я бы помогла ему, чего бы это ни стоило!

И, засучив рукава, взялась за дело. В тот день мы трудились два часа.

Два дня спустя – еще три.

А потом по два часа почти каждый день.

Поначалу он очень смущался, в основном слушал мой треп. Затем сунул мне свой блокнот, и потом мы передавали его друг другу. Я восприняла свою миссию всерьез: знала, каково это – показывать материал, над которым работаешь, в надежде, что его не разнесут в пух и прах.

Честно говоря, я поразилась, что он отважился на такой шаг.

Постепенно он начал открываться. Мы обсуждали разные нюансы. Он задавал вопросы! И в основном говорил.

Мне это очень нравилось.

Именно это происходило сейчас: он спрашивал, почему я считаю, что ему не стоит писать о любви. Я уже не раз намекала на это, но сегодня сказала напрямик.

– Нет ничего плохого в том, что ты хочешь написать песню о любви. Но тебе пятнадцать! Ты же не хочешь стать следующим Бибером, так?

Эймос сжал губы и помотал головой – как-то слишком поспешно, учитывая, что вышеозначенный поп-кумир начинал путь к славе подростком и сейчас был миллиардером.

– Я думаю, тебе следует писать о том, что тебе близко. Можно и о любви… Но почему обязательно о романтической?

Эймос наморщил нос и задумался. Он