случилось, мы сошли с поезда и сразу же обратились в газету. Это была идея отца, теперь-то я понимаю, какая это была счастливая мысль. Поскольку газета была провинциальная, в ней еще ничего не знали о событиях в Москве, и можно было получить хороший гонорар за сенсационную новость, если рассказать, что мы только что видели. Отец хорошо придумал. Получив гонорар, мы двинулись дальше, а когда и эти деньги закончились, вышли на новом месте и снова, как и прежде, рассказали о Москве и о наших злоключениях. Благодаря этому опять получили гонорар и сели на поезд. Вот так мы всё бежали и бежали, будто состязались со все нарастающей волной революции. И однажды она настигла нас. Отец был схвачен и чуть не погиб. Я и сейчас отчетливо помню те события!

Ольга замолчала, прижала руки к груди и задрожала. Вероятно, точно так же она дрожала и тогда, при аресте отца. Но сейчас с ней что-то было не так: Ольга силилась вымолвить хоть слово, но издавала лишь отдельные бессвязные звуки.

– Что же было дальше? – нетерпеливо спросил Коя.

Ольга судорожно вздохнула.

– Когда я рассказываю об этом, у меня случаются приступы эпилепсии. Вы меня обнимите, чтобы я не упала, если что.

Ольга села на колени Кои и пояснила:

– Если меня опять затрясет, вы меня обнимите покрепче. Тогда со мной все будет в порядке.

Коя обнял Ольгу и подумал: что же делать, если и вправду случится припадок? Или, может, упоминание об эпилепсии всего лишь обычная уловка? Он уже перестал понимать, правду она говорит или лжет.

Словно фокусник, разминающийся перед представлением, Ольга то пристально разглядывала сверкающий перстень с розовым турмалином, то кончиками пальцев теребила серьги. Потом она глубоко вздохнула, успокоилась и что-то пробормотала. Коя решил, что это своего рода заклинания против припадка. «А что, если и правда у нее бывали приступы?» – подумал он и невольно еще крепче обхватил ее.

– Ну, так нормально? Учтите – если вы меня напугаете, я сразу сбегу. Я ведь не знаю, что нужно делать при эпилепсии, для меня это – как революция.

– Нормально, когда меня держат так крепко, да-да, вот так. А если опять приступ начнется, обнимете меня еще сильнее. Так отец всегда делал.

– Ваш отец еще жив? – поинтересовался Коя.

– Отец умер в Харбине. Но его еще в Томске чуть не убили. Да, долго же ему удавалось оставаться в живых…

– Значит, вы бежали до самого Томска?

– Да. Никогда не забуду этот город!

– Насколько я знаю, туда исправно приходили газеты, работали телефон и телеграф…

– Мы не понимали, что там происходит. Когда все началось, телефон и телеграф сразу захватили какие-то банды. Всё поразбивали и уничтожили. Если бы работал телефон, то мы не смогли бы добраться до Томска, нас бы остановили раньше.

– Здесь такого не случится. Международные силы охраняют в первую очередь телефонную и телеграфную станции. Слышал, что возможны проблемы с водоснабжением. Электричество пока есть, но и его могут в любой момент отключить. Так вы ехали на поезде?

– Да, поезда еще ходили – как раз до Томска. Когда мы добрались туда, революция уже развернулась вовсю, мы опоздали. На площади установили высокий помост, на который по одному вызывали подозрительных мужчин, а тот, кого называли председателем комитета, стоял рядом и задавал вопросы: совершал ли этот мужчина антиреволюционные поступки или нет. После чего толпа подтверждала, что он такой-то и такой-то, делал то-то и то-то: например, был очень набожный, занимался благотворительностью, а плохого за ним ничего не замечено. Опросив всех свидетелей, мужчин признавали свободными от обвинений, но таких, как мой отец, о ком никто ничего не знал, сразу расценивали как крайне подозрительных, и им грозила расправа – расстрел на месте. Вот как все произошло. Отец пошел за хлебом, и его схватили. Я увидела, как его выставили на помост, решила, что это конец, и только горячо молилась и крестилась. Вдруг из толпы раздался женский голос, какая-то женщина громко защищала отца. Я сначала не поняла, кто же это такая, а когда посмотрела – это была моя мама! Она одна кричала из толпы, что, мол, этот человек работал в омском филиале фирмы по экспорту замороженных продуктов; когда трест английских компаний по заготовке мяса попытался выкупить рыболовную концессию на севере России, он выступил против, стараясь сохранить для народа право свободно рыбачить на севере; и для народа же он планировал строительство судов, чтобы ловить крабов в северных морях, – в отчаянии она говорила о разных и, как ей казалось, наиболее важных делах. Но председатель комитета слушал рассказ матери, не проявляя никакого интереса. Мать, вся раскрасневшись, размахивая руками и топая ногами, прокричала напоследок – и как только ей пришло в голову такое: если свяжетесь по телеграфу с таким-то рыболовецким районом в Азербайджане, то узнаете, что там он вместе со старшим братом создал профсоюз рыбаков, чтобы бороться с рыбодобывающими компаниями. Тут до сих пор молчавший председатель комитета сказал: «Хорошо», – и отца тотчас же отпустили. Мать хотела было броситься к нему, но спохватилась и, бегло взглянув в его сторону, хладнокровно отвела взгляд. Исполненная безмерной благодарности, я после этого еще долго крестилась и тряслась от пережитого ужаса. И вот так с тех пор… – Ольга, внезапно замолчав, задрожала на коленях у Кои.

Испугавшись, тот прижал ее к себе:

– Что с вами, эй? Все нормально?

Ольга вытянула шею, словно пыталась проглотить застрявший в горле комок.

– Все в порядке. Я только немного… Когда вспоминаю то, что с нами было, вспоминаю свой страх, у меня случаются приступы эпилепсии. Отец вот так, как вы, обнимал меня, прижимал к груди изо всех сил. Да… А потом мы решили двигаться вдоль железной дороги и с большим трудом добрались наконец до Харбина. Но, попав туда, мы не знали, что делать, поэтому просто распродавали наши драгоценности и еле-еле сводили концы с концами. В итоге и там не смогли остаться; к тому же, как это ни прискорбно, руки большевиков дотянулись и до Харбина. Наконец мы добрались до этих мест, но, как и в Харбине, не имели представления о том, как жить дальше. Самое ужасное, что здесь мы каждый день страдали от голода, а ведь такого раньше не случалось! Хотя до тех пор я почитала родителей, но тогда, к своему стыду, думала не об отце, не о матери, а исключительно о себе. Даже представляла: вот сейчас съем хлеб, а потом будь что будет. Я всегда была хорошей дочерью, но здесь превратилась просто в