и с тем же дружеским расположением устремились ей навстречу. Мало-помалу все духи расселись в этом приятном месте и поднесли kespix сновидца драгоценные дары: они пригласили его разделить с ними трапезу, и сновидцу было хорошо в их обществе, все было чудесно и соответствовало его вкусу. Таким образом, культурное спасение угрожаемого присутствия начинается уже в образном ряде сновидения: благодаря присутствию традиционных магических тем исходное содержание (событие, пережитое в лесу) претерпевает трансформацию, которая преодолевает странность и чуждость этого содержания для сознания, которое подготавливает к тому, чтобы извлечь из этого содержания смысл и включить в систему отношений. Однако угроза сохраняется. Видение появляется и исчезает бесконтрольно. Ямана пробуждается и обнаруживает, что он в хижине один, увиденная им сцена исчезла. Оставаясь под впечатлением от сна, охваченный тревогой, ямана зовет соседей. Приходят и колдуны, которые, опознав в состоянии этого человека свидетельство состоявшегося контакта с «духами», запевают особую песню, под воздействием которой проснувшийся снова видит ту же самую сцену, сидит за трапезой с духами и чувствует себя счастливым. По завершении песни видение исчезает. Но ямана хочет опять вернуться к увиденной им сцене ночью, во сне. Постепенно он становится хозяином собственного видения, т. е. обретает способность воспроизводить его по своей воле. В этой новой конфигурации значение сновидения проясняется: во время ночных встреч во сне ямана получает от духов приглашение стать магом и выбрать себе духа-помощника. Наконец, однажды утром, после обычного видения, избранный встает, собирает свои вещи, покидает семью и отправляется к знаменитому колдуну, который явился ему во сне накануне ночью. Он переселяется к нему и становится его учеником, а со временем он станет магом[221].

Приведем еще один аналогичный случай. Ямана идет через лес и, так сказать, забывает собственное «я» («Geht jemand träumerisch in sich selber versunken durch den Wald, und vergisst er sozusagen das eigene Ich»). Внезапно со всех сторон ему являются многочисленные духи в человеческом облике, но ростом ниже человека. Ямана засыпает, и видение становится отчетливее. Духи-карлики рассаживаются вокруг костра, греются и болтают между собой. Они дружелюбно обращаются к душе сновидца, а один из них изъявляет к ней особое благоволение. Все приглашают его присесть рядом с ними к костру; тот так и делает и прекрасно чувствует себя в этой компании. По прошествии определенного времени ямана просыпается – видение не уходит, и заставить его исчезнуть оказывается нелегко. Колдун, изъявивший особое благоволение к сновидцу, становится новым духом-помощником свежеиспеченного колдуна[222]. Гузинде рассказывает также о следующей форме «призвания» у ямана. Человек медленно бредет вдоль берега, словно затерянный в мире сновидений, не думая ни о чем определенном. Внезапно он погружается в полное образов видение – перед ним предстает длинная вереница животных: сельдей, китов, рыб-мечей, стервятников, бакланов и буревестников. Все они относятся к сновидцу по-дружески. Душа спящего входит в контакт с этими духами и испытывает от этого необыкновенное блаженство. Сон исчезает, человек просыпается и возвращается домой. Однако там он вновь погружается в сон и опять видит ту же сцену. В этом новом видении один из духов опять особенно благоволит к нему: он-то и становится его духом-помощником, а другие становятся его друзьями и покровителями[223].

В этих формах спонтанного призвания у ямана история опасности и спасения может быть схематически изображена следующим образом: а) процесс распада личности или под влиянием вызывающих эмоциональное потрясение событий, или вследствие интенсификации психической лабильности (из-за усталости, одиночества и т. п.); б) виде2ние, сплетающееся из традиционных мифологических и магических сюжетов (общение души с духами); в) постепенное овладение этим виде2нием с целью научиться воспроизводить его по своему желанию, прежде всего во сне; г) прояснение смысла виде2ния, заключающегося в том, что духи предлагают сновидцу стать магом; д) избрание духа-помощника и установление с ним регламентированных, культурно значимых и социально полезных отношений.

Благодаря этим моментам магической экзистенциальной драмы изначальная ситуация (вызывающая тревогу и страх распада присутствия) выправляется. Магический институт призвания, чувство избранничества, способность узнавания духов и управления ими посредством систематических усилий, наличие в традиции репертуара сюжетов и ситуаций, ритуалов и практик, которые помогают интерпретировать призвание, «вычитать», если можно так выразиться, из грозного хаоса космос культурно значимых форм – все это и в самом деле останавливает распад, имеет реальную сотериологическую эффективность. «Вот-бытие» выходит из конфликта, пребывая как единое во многом или как многое в едином, но так, что единое больше не утрачивается во многом, а многое повинуется единому.

Сюжету риска и спасения в той форме, в какой мы представили его выше, противостоит, как кажется, тот факт, что в магическом мире распад «вот-бытия», угроза присутствию приобретают порой характер самодостаточной и добровольно избираемой цели. Одиночество, пребывание в темноте, воздержание от пищи, тяжелые испытания, оргиастические пляски, концентрация, монотонное пение, барабанный бой, инкубация, воскурения, наркотики – разве все эти техники, вводящие в транс, не были нацелены на сознательное разрушение определенности присутствия? Мы должны, следовательно, показать, что наличие этих техник не только не противоречит сюжету об угрожаемом и обретающем спасение «вот-бытии», но и дополнительно его обосновывает. Следует, однако, прежде всего сосредоточиться на значении практик, нацеленных на установление «контакта с духами». В своем фундаментальном труде об огнеземельцах Мартин Гузинде пространно описывает практики, при посредстве которых колдун вводит человека в транс и вызывает вторую личность («духа»). Он рассказывает: «Колдун при помощи пения вызывает своего духа-помощника. Совершенно естественным следствием продолжительного, монотонного и сосредоточенного пения, сопряженного с насильственной концентрацией всех психических сил, оказывается предельная усталость, граничащая с помутнением сознания. В возбужденной фантазии колдуна рождается пестрая вереница образов. Внимание, направляясь на определенный объект и концентрируясь на нем, вновь и вновь выносит их на поверхность. Так он вводит себя в состояние самовнушения, своего рода самогипноз, в котором колдун реализует свои профессиональные навыки»[224]. Затем, рано или поздно, появляется «вторая личность»: опытные колдуны попадают под контроль этой «посредствующей личности» спустя 30–40 минут, однако новичкам приходится дольше прилагать усилия, чтобы добиться такого же результата. В случае неудачи колдун прерывает пение, чтобы затем возобновить его после краткого отдыха. Если ему попадается другая личность – другой «дух» – он призывает ее, раз первая упорно отказывается прийти[225]. «Монотонное и тоскливое однообразие пения, – комментирует Гузинде, – неизменно оказывало на меня гнетущее впечатление уже после первых десяти минут. Даже простые слушатели отмечали нервное возбуждение, от которого начинали путаться мысли. Мелодия этой песни состоит из минимального количества модуляций вокруг одного основного тона; приглушенное звучание делает незаметными перепады интенсивности. Мотив совершенно не меняется,