Но вернусь к своим комплексам по поводу актёрских способностей, которые подкреплялись тоской по цирку. По большому счёту, с цирком я не расставалась – мои самые близкие друзья так и остались в цирке, и я продолжала с ними общение. Я ходила не только на все премьеры новых программ, но и просто так. Когда становилось грустно – бежала на представление и подзаряжалась сильной и чистой энергией. Мало того, я и своих друзей-щукинцев приобщила к цирку и заразила их любовью к этому яркому и доброму искусству.

Представления тогда шли почти всегда с аншлагами, свободных мест в зрительном зале не было, но сидеть на ступеньках было даже приятно: это означало – свои!.. И со мной на ступеньках сидели – то Таня Сидоренко, то Костя Райкин и Юра Богатырёв, то Борис Галкин или Володя Качан, то Томочка Абдюханова. Я рассказывала им о выступающих на манеже, объясняла, какие трюки особенно опасны, где артист может «завалить», и мы вместе – своим сопереживанием – вкладывая все силы и энергию, сжав кулачки, «помогали»…

Костя и Юра, влюбившись в цирк, начали ходить туда и без меня и дружить с моими цирковыми друзьями: Славой Бекбуди, Юрой Дуровым, семьёй Волжанских – Володей, Женей, Мариной…

Летом мы с моей подружкой, Тамарой Абдюхановой, полетели в Сочи. Поселились в гостинице цирка. Каждый день ходили на представления, а я ещё бегала на репетиции. В общем, я чувствовала себя там очень гармонично…

А вот вернувшись в Москву на занятия, я опять стала испытывать неуверенность. И тогда я подошла к Юрию Васильевичу и всё ему рассказала. Он к этому отнёсся очень серьёзно. Усадил меня в одной из свободных аудиторий, и мы долго разговаривали. И он сказал мне: «Девочка! У тебя нет никаких оснований не верить в себя. Есть ребята, которые пришли в училище более подготовленными, есть обладающие уверенностью в себе. Ты же сама знаешь, что и в цирковое училище поступают с разной степенью физической подготовки, с разными способностями. Но от упорного труда и веры в свои возможности многое может измениться. Да, у тебя совсем иной, чем, предположим, у Наташи Гундаревой, характер, совсем другая индивидуальность. Она – социальная героиня, характерная актриса, а ты – лирическая героиня. Но послушай меня: ты просто обязана избавиться от излишней самокритичности и самоанализа – тебе это мешает. Пусть педагоги анализируют и критикуют то, что ты делаешь. Скоро мы подойдём к репетициям дипломных спектаклей, и у меня есть прекрасные роли для тебя – увидишь! Всё, выбрось из головы мысли об уходе из училища. Работай!»…

Вот такой был у нас разговор. Я помню слова Юрия Васильевича почти дословно. И они стали моей силой и стержнем. Больше я к этой теме не возвращалась. Я продолжала бегать в цирк и дружить с цирковыми артистами. Но я поверила в себя и уже, не отвлекаясь на сомнения, работала в полную силу. Всё встало на свои места…

Юрий Васильевич внимательно следил за нашими творческими судьбами и после окончания училища. Мне было невероятно радостно, когда после премьеры телеспектакля «Машенька» Юрий Васильевич прислал мне открыточку, в которой благодарил за то, что я «тонко, искренне и глубоко сыграла труднейшую роль» и «не подвела его». Я храню это дорогое для меня послание. Действительно, Машенька – одна из самых удачных моих актёрских работ. Я сыграла пятнадцатилетнюю девочку, её первую несчастливую любовь – в прекрасной телевизионной постановке Виктора Карловича Монюкова. Этот спектакль прошёл с большим успехом, был снят на плёнку. А потом… Михаил Жаров снял для телевидения свою версию, где он играл дедушку, а Машеньку – его внучка. И хотя этот спектакль был явно неудачным, но он был тоже снят на плёнку. И его сохранили. А наш – СТЁРЛИ… Грустно об этом вспоминать.

Так, ещё об одном человеке расскажу, опять уйду немножко в сторону. Но не могу не вспомнить о нём. Без этого я, пожалуй, не перейду к следующей теме.

Когда я рассказывала об учёбе в цирковом училище, говорила и о нашем педагоге по мастерству актёра – Марке Борисовиче Корабельнике, который увидел во мне способности к актёрской профессии, и благодаря ему я начала сниматься в своих первых телевизионных работах.

С его же лёгкой руки все зимние каникулы на втором курсе я проработала Снегурочкой на московских городских ёлках. Ёлок было много, по 3–4, а то и 5 в день, и я заработала, по моему пониманию, довольно приличную «карманную» сумму. Ездить приходилось в самые разные концы Москвы, но мне это было не в тягость, а даже нравилось.

В Москонцерте мне выдали костюм Снегурочки – белую «шубку», шапочку и льняного цвета парик с двумя длинными косами. Очень неплохая получилась «внучка Дедушки Мороза».

А вот с Дедом Морозом повезло не очень – он оказался… сильно пьющим: прямо как в банальных анекдотах типа «заболел ваш дедушка…». Пока мы репетировали – а репетировали мы и в Москонцерте, и дома у артиста, – всё было ничего: простенький текст выучился быстро, относились мы друг к другу тепло.

Но начались ёлки – начались проблемы: то «дедушка» не в силах был выйти на призыв Снегурочки: «Ребята! А давайте вместе позовём Дедушку Мороза!..» И все вместе: «Дедушка Мороз!»… А дедушка не выходит. И мне приходилось одной проводить представление.

Я выкручивалась, что-нибудь придумывая на ходу – вроде того, что на Северном полюсе, откуда он якобы движется, «началась снежная буря». И подарки я раздавала тоже одна. Но все оставались довольны – и дети, и родители. А иногда «дедушка» вообще не приезжал…

Да, я же не рассказала, что мой «Дедушка Мороз» был профессиональным артистом, и не просто артистом – актёром Вахтанговского театра Александром Лазаревым.

Нет, он никакого отношения к знаменитым Лазаревым – ни к Александру, ни к Евгению – не имел. Этот Лазарев был высокий, худой, как часто бывают худыми сильно пьющие люди, неопределённого возраста – что тоже является признаком пагубного пристрастия, но интеллигентный, рассудительный. Дома его всегда терпеливо ждала любящая жена, которая, видимо, «блюла» его, как могла.

В театре, по-моему, он уже был больше артистом «миманса», «на выходах» (он позже приглашал меня на спектакль, где выходил в крошечной роли, которой очень гордился). При этом он не был, как это часто бывает в таких случаях, обижен на всех и вся, на несправедливость судьбы. Он понимал, что во всём виноват сам. А свой театр он не просто очень любил и ценил – он его боготворил. Ну, вот так сложилось!..

Вне дома, вне театра, когда рядом не было жены, он, что называется, «отрывался»… Удивительно, но я, пятнадцатилетняя девчонка, на него не сердилась – я понимала всю трагичность ситуации и жалела его, понимала, что он болен и что вряд ли сумеет вылечиться. Хотя мне со своими «сольными» ёлками приходилось непросто.

Иногда выдавались, правда, «счастливые дни», когда артист был относительно трезв, и мы проводили представление на самом высоком уровне, прямо-таки вдохновенно. И в такие дни «дядя Саша» (так он просил меня называть его) «разбирал» нашу игру, делал замечания, давал оценки…

И вот однажды, когда «дедушка» – Лазарев – был трезв, мы с ним разговорились, и я поняла, что он не только тепло относится ко мне в благодарность за «понимание», но и внимательно наблюдает за мной всё это время. Он сказал буквально следующее: что считает, что я очень способная и органичная и что, при всей моей горячей любви к цирку, я должна, с его точки зрения, стать драматической актрисой. «Помяни моё слово, ты ещё будешь играть на сцене театра Вахтангова!» – вот дословно сказанное им. Я, конечно, отнекивалась, утверждала, что из цирка никогда и никуда не уйду. А потом благополучно забыла об этом разговоре. И вспомнила только тогда, когда вышла на знаменитую вахтанговскую сцену в главной роли в спектакле «Золушка».