понимая, что неправильно это говорить. Какое он имеет к этому отношение? Тут прилетает первый удар, в лицо, и меня охватывает удивление и непонимание того, что происходит. Затем пинок в грудь и еще пара ударов, не очень сильных, но те, что прилетели в лицо, как будто продолжают обжигать, горят, как пульсирующее тепло, почти приятное и приносящее удовольствие, хотя тревога и страх растут в животе и груди, и где-то в мозгу все встает на свои места, и я вижу его, он похож на слепого, с пустыми глазницами вместо глаз, и все время повторяет «купи, ты должен купить», и головокружение прекращается, все замедляется, я кое-как прихожу в себя, страх превращается в волну гнева, ко мне возвращается равновесие, я фокусируюсь, беру себя в руки, и иду на него, и бью, не знаю, сколько ударов, три, может, четыре и хватаю его за волосы, бью коленями в голову, мы падаем, и я продолжаю бить, и вдруг замечаю, что он полностью обмяк и перестал сопротивляться, я поднимаюсь, он лежит неподвижно, а голова как будто под углом прислонена к островку безопасности, и я оглядываюсь, кто-то идет ко мне, я поворачиваюсь к ним спиной и ухожу или убегаю вполсилы, на вокзал, в зал ожидания, проскальзываю в туалет и смываю кровь, пью воду из-под крана, руки дрожат, и меня подташнивает, пытаюсь успокоиться, иду к большому табло, высматриваю время и путь, сажусь и жду, поднимаю глаза к лампам дневного света и будто вижу, как они мигают, будто ужасно быстрый стробоскоп, и думаю, что, наверное, только я сейчас это вижу. Все остальные видят единый поток света, непрерывное свечение, но я вижу, как оно прерывается, как мигает, я замечаю промежутки, и у меня все жжет и болит: скула, грудь, костяшки, виски. Сейчас придет коп? Что на самом деле произошло? Я поднимаю глаза к телику, на котором сменяются черно-белые кадры с марионетками. Да-а, это правда, говорит пожилая женщина, в приходских помещениях мы играли в бадминтон, боулинг, шахматы и много во что еще. Одна лига, все члены которой имели бандитское прошлое, начала заниматься театром марионеток. Они назвали себя «Кукловоды Рииса» и выступали на разных благотворительных мероприятиях и по радио. Когда меня перестало сильно трясти, я закурил и сел в подошедший поезд. Как мне сейчас плохо, думаю я. Дома, окна, улицы, деревья, все проносится мимо. Я схожу с поезда и брожу. Меня тошнит, и я долго брожу по округе. Я не знаю, куда мне нужно идти или что делать. Сига заканчивается, и у входа в торговый центр я начинаю искать окурки. Мне кажется, что люди на меня смотрят, и я натягиваю капюшон. Я курю окурки и пытаюсь сообразить, что мне дальше делать, но у меня ничего не выходит, потому что каждый раз, как я обдумываю одну мысль, одновременно приходят еще сто мыслей, и я не могу их отделить друг от друга. Я понимаю, что мне нужно поспать, но не знаю где, и мне слишком больно, я не смогу заснуть, что-нибудь не приняв, а у меня ничего нет, и денег у меня тоже нет. Я хожу типа кругами или вперед и назад у канала, рядом с ночлежкой, думаю, что, может, встречу кого-то, кто продаст мне что-нибудь в долг, так что я смогу уснуть и решить всё потом, но мне кажется, я не справлюсь, и к горлу подступают слезы, я сажусь на скамейку и несколько секунд плачу, но быстро собираюсь и понимаю, что в груди болит слишком сильно, чтобы это не замечать, и что мне нужно в отделение «неотложной помощи» или хотя бы в поликлинику. Я встаю со скамейки и иду дальше. Некоторое время спустя я прохожу мимо парня, который стоит и курит около моста через канал, недалеко от изолятора, и я обращаюсь к нему, проходя мимо, и спрашиваю, не будет ли у него монетки для бездомного. Он холодно меня разглядывает, одновременно щупая карман, и достает двадцатку. Он протягивает мне ее с молчаливым «пожалуйста» и я беру ее и засовываю в карман куртки. Я хочу попросить еще и сигарету, но слова будто застревают у меня в груди, и я чувствую, как она болит и как перекашивает лицо. Он курит и смотрит на меня, как будто ждет, что я что-то сделаю, либо уйду, либо что-то скажу, попрошу еще что-нибудь, и не знаю почему, но я просто стою на месте, смотрю на его руки, на огонь и дым, и наши взгляды встречаются, и я чувствую, что он в каком-то смысле стабилен, что я могу ему доверять, и потом слышу собственные слова: Я не знаю, где мне ночевать, и меня вчера избили. Он прищуривается и смотрит на рану у меня на лице. Кто тебя избил? – спрашивает он. Я пытаюсь ответить, пытаюсь объяснить, но получается только невнятное бормотание. Я хочу рассказать, но не могу. Я только трясу головой и плюю на землю. Я должен… заговариваю я, но остальное исчезает, и я немного морщусь из-за рубящей боли. Я ощущаю жажду, а он говорит: Тебе бы в поликлинику или типа того, брат. Я смеюсь, он не выглядит тем человеком, кто бросается словом «брат» направо и налево, и снова чувствую удар боли. Черт, говорю я, я сейчас шел и думал о том же самом, прикинь. Да, звучит хорошо, говорит он. Выглядит не очень. Всего хорошего, чувак, говорю я. Он поднимает руку. Береги себя, брат. Я поворачиваюсь к нему спиной и ухожу. Пошел ты, «брат», думаю я. Боль становится все сильнее, я думаю о том, что нужно ехать в «неотложку», нужно придумать какую-нибудь историю, где я был, и что случилось, чтобы они не подключили копов. Теперь у меня хотя бы есть деньги на автобус, думаю я и обхожу квартал, чтобы пойти на Центральный вокзал, к остановкам автобусов. Я прохожу мимо девушки, у которой стреляю сигарету, и сажусь на ступеньки и выкуриваю ее. Я клюю носом и встаю, чтобы не заснуть прямо там, на земле. Чуть поодаль стоит непристегнутый велосипед, прислоненный к электрощиту. Не увидев никого поблизости, я быстро хватаю его, запрыгиваю на седло и успеваю проехать приличное расстояние по перекрестку, прежде чем замечаю, как на меня на слишком высокой скорости несется автобус. «Брат», думаю я.

Примечания

1

Перевод Н. В. Ликвинцевой.

2

Тони Монтана – герой драмы Брайана Де Пальмы «Лицо со шрамом», экранизированной в 1983 г. Оливером Стоуном. – Здесь и далее прим. перев.