волосы со лба, ощутив на лице прохладный ночной ветерок. С раннего возраста ей говорили, что ночной воздух вреден. От него случались все недуги и мог заболеть даже здоровый человек. Но было в ночи что-то, что соответствовало ей по духу больше, чем все радости дня. Росшие вдоль подъездной дорожки ели и сосенки сейчас были темными и таинственными. Ей представлялось, что по дорожке галопом несется всадник в бархатной накидке и султане. Он направляет коня под ее окно и поднимает руку. Под накидкой вспыхивает его нагрудный знак. Он опускает забрало, у него лицо Гая Лэси. Она склонила голову и закрыла глаза.

– Мой голубок… мой милый голубок, – шептала она, и голубь тихонько хныкал.

– У тебя любимого глаза голубиные, – шептала она, и голубь прижимался к ее щеке в исступлении от теплых чувств.

Когда она открыла глаза, всадник исчез. Но что это: не копыта ли стучат вдали? Нет, это был шум ручья, в прохладной темноте оврага, протекающего под грубо сработанным мостиком. На полной тайн лужайке молодая белая береза стояла обнаженная, и на траве ее ссохшаяся золотая листва казалась сброшенным одеянием.

Голова Августы склонилась к самому подоконнику. Голубь, которому стало трудно удержаться на плече, переместился на затылок. Бриз ерошил девочке волосы. Она поняла, что устала, и на какое-то время задремала.

Проснувшись, она увидела, что свеча уже догорала. Она подумала о братьях, удобно устроившихся в постели. Она быстро сняла одежду и достала из-под подушки ночную сорочку. Прежде, чем ее надеть, она поднесла свечу к зеркалу и задумчиво посмотрела на свое обнаженное отражение. Интересно, почему это ее так занимает? «Ха-а ха», – ухнул в овраге филин. Запертый в клетке голубь от крика филина вытащил голову из-под крыла и с любопытством посмотрел в сторону оврага.

Она не заметила, как подернутые дымкой утренние лучи солнца сквозь ароматные лапы сосен проникли в комнату. День становился короче. Она поняла, что наступило утро воскресенья. Сначала завтрак, и, видимо, на столе будут спелые груши, потом все облачатся в лучшую одежду, потом церковь.

Она вылила из рукомойника воду, которая с неприятным стуком ударялась о раковину. Было слышно, как в своей комнате ссорятся мальчики: спор был о том, нужно ли Эрнесту мыть уши.

– У тебя в ушах песок, я же вижу, – доносился голос Николаса.

– Да мои уши чище, чем у тебя, – сказал Эрнест. – Самые чистые уши в нашей семье.

– Иди, скажи это маме.

– Да пожалуйста.

– Какой же ты лгунишка!

Гасси поспешила вниз. Ей почему-то было легко и весело.

Филипп и Аделина уже сидели за столом и ели овсянку. Чтобы добиться сметанообразной консистенции, миссис Ковидак готовила ее целых два часа. Перед Филиппом стояла большая полная каши миска, и, когда вошла Августа, он как раз положил себе добавки. Как положено, она поцеловала обоих родителей и искоса взглянула на овсянку.

– Папа, мне, пожалуйста, совсем чуть-чуть, – сказала она.

– Что с тобой? – требовательно спросил Филипп.

– Ничего, просто я не люблю кашу.

– Если бы ты ела больше каши, то и цвет лица был бы лучше. Вот посмотри на маму.

– Это ирландский климат, – сказала Августа. – Здешний климат высушивает тебя. Мне миссис Ковидак говорила. – Она отстранилась от тарелки с кашей, которую Филипп поставил перед ней. – Ах, папа, – запротестовала она.

– Ешь давай, – приказал он.

В это время в комнату ввалились Николас и Эрнест.

– Мальчики! – воскликнула Аделина. – Разве так полагается приходить к завтраку в воскресное утро?

– Выйдите вон, – приказал Филипп, – и войдите, как положено, иначе останетесь без завтрака.

Подчинившись, они вдвоем вышли и снова вошли, на этот раз чинно.

– Если бы дома в Ирландии братья явились к столу в буйном состоянии, мой отец выгнал бы их на улицу и оставил бы без еды. – Она глубоко вздохнула. – Ах как прекрасно воспитан мой отец! Вежливый, любезный – настоящий ирландский джентльмен! Как я жалею, что он не живет поблизости, чтобы постоянно быть вам примером.

Это замечание почему-то показалось Филиппу смешным, он беззвучно рассмеялся. К счастью, как раз в этот момент миссис Ковидак поставила перед ним тарелку с яйцами-пашот на гренке.

– Держу пари, – сказал он Эрнесту, – что ты от голода едва дождался завтрака. Съешь свою овсянку, потом можешь съесть яйца-пашот.

– Я не голоден, – ответил мальчик. – Я бы лучше вместо еды сразу пошел в церковь.

– Боже мой! – Отложив нож и вилку, Филипп с тревогой посмотрел на сына. – Если так пойдет, он скоро духовный сан захочет принять.

– Да он с самого утра эти богоугодные речи ведет, – заметил Николас.

– Какое-то время мы говорили о моих ушах, – возразил Эрнест.

– В ушах у него песок, – сказал Николас.

После завтрака Аделина критически осмотрела обоих сыновей. Она заставила Эрнеста вымыть уши, а сама принялась за колтуны в густой волнистой шевелюре Николаса, которую он до этого просто пригладил щеткой для волос.

Наконец семья была готова отправиться в церковь и выглядела очень элегантно: Аделина в огромной юбке с кринолином, из-за чего в коляске она занимала два сиденья. Филипп управлял парой отменных быстроходных гнедых. Оба мальчика, одетые в бархатные курточки и шляпы с кисточками, сидели с отцом на переднем сиденье. Неро бежал рядом, а Августа с распущенными черными волосами устроилась возле матери.

Церковь находилась на небольшой, но заметной возвышенности и была окружена деревьями, с которых за последние три дня облетели почти все листья. Сверху был удивительной голубизны свод неба, похожий на южное море. По небу летела большая стая странствующих голубей – летела, будто над морем. Николас прицелился из воображаемого ружья, сделал несколько воображаемых выстрелов.

– Я сбил троих, – объявил он.

Обыкновенно Эрнест последовал бы примеру брата, но вместо этого он с достоинством прошел по дорожке к церкви. Его воскресные туфли слегка поскрипывали, и это ему нравилось.

Стройный молодой человек в морской форме прошел по дорожке к Гасси. Аделина весело поздоровалась с ним. Она дожидалась Филиппа, который повел лошадей и Неро в сарай за церковью. Аделина стояла среди церковного кладбища на участке, приобретенном Филиппом для семьи. Он был ровным, порос травой и еще не был могилой. В сознании у нее мелькнула непостижимая мысль, что в один прекрасный день, многие годы спустя, здесь вырастет могильный холм.

Зазвонил церковный колокол.

Оказалось, что Августа шла по проходу с Гаем Лэси. Колокол стих, и теперь Джеймс Уилмот играл на органе церковный гимн, и они с Гаем двигались в такт музыке. Свою морскую фуражку он держал на согнутой руке, а голову чуть склонил к Августе. У нее чуть не закружилась голова