— В бою? Да пока дело дойдет до боя…

— Я не пророк, сержант. Да и вы на эту роль тоже не подходите.

«Увидим, как ты будешь вести себя, когда здесь запахнет не только порохом, но и смертью, ба-ла-гур! А вот в том, что мы с Крамарчуком действительно чуток похожи — майор прав. Сугубо внешне, надеюсь».

— Товарищ лейтенант, — появился на его пути старшина. — Хлопцы вновь просят разрешения искупаться. Жара, вода теплая, фашисты пока что далековато…

— И что вы предлагаете, старшина? Устроить на Днестре гарнизонный пляж, как в Одессе?

— И все же надо бы уважить — так я мозгую, — сник, но не сдался Дзюбач. — Может, в последний раз в Днестре своем купаемся. Тут уж сам бог велел.

— Разве что Бог, — развел руками Громов, чуть поколебавшись. Ему не хотелось начинать знакомство с гарнизоном с того, что он «не уважил». Хотя все его естество решительно протестовало сейчас против вольности.

— …И отец-командир, — уточнил Дзюбач.

— Придется вступать в отцовство. Выставьте у дота часового — и командуйте.

— Каравайный за часового останется, механик наш. С детства реки побаивается, как нечистый — креста.

* * *

Вода оказалась на удивление теплой и какой-то… бархатно нежной. Тем не менее люди входили в нее молча, сосредоточенно вглядываясь в течение. Никто не радовался реке, не радовался избавлению от жары и солдатского пота, и уже одно это казалось весьма странным. Они, не стесняясь, раздевались догола и входили в Днестр молча, словно погружались в библейские воды Иордана, которые должны были смыть с них все прегрешения. Входили медленно, долго и торжественно. Вот только сохранялась ритуальность сия недолго.

— Эй! Смотрите, смотрите: труп! Братцы, утопленник! — неожиданно завопил худенький, почти мальчишеского телосложения Иван Роднов — самый юный в гарнизоне, бросаясь назад, к берегу.

— Чего ерепенишься?! — на удивление хладнокровно попытался «успокоить» его старшина.

— Так ведь утопленник!

— Ну и что? Вон еще один. — И хотя труп проплыл почти в метре от него, к берегу так и не отступил. — Теперь их всегда будет много. Так что привыкай.

— Как же привыкать к такому-то? — заскулил Роднов, оказавшись на берегу.

— А вот так, — пробасил старшина. — Хоронить теперь некому и некогда, а потому предавать не земле, а реке… Не Днестр это теперь, а река убиенных…

Вместо того чтобы тотчас же окунуться, поплавать, бойцы так и стояли в этой «реке убиенных» — кто по пояс, кто по грудь, — настороженно вглядываясь в течение, в речную глубину, словно забыли, зачем вошли в Днестр, а может, пытались разглядеть в его водовороте свою собственную фронтовую судьбу. Разглядеть, загадать на нее и смириться.

Ну а тройка самолетов появилась из-за холмов так неожиданно, что так и не раздевшийся лейтенант едва успел скомандовать: «Рассредоточиться! Воздух!»

Скомандовать-то он скомандовал. Однако ни один солдат на его крик не отреагировал: «река убиенных» словно бы околдовала их. Это были ее жертвы, и она не собиралась отпускать их.

Будто понимая обреченность людей, ни одного выстрела по ним летчики так и не сделали. Уверовавшие в свою карающую миссию, они разворачивались над лесом и друг за другом направляли свои машины на окопы пехоты, на невидимые отсюда позиции артиллеристов и на хорошо просматривавшийся со стороны реки дот.

С ужасом наблюдая, как немцы сбрасывают бомбы на «Беркут», Громов лишь бессильно сжимал кулаки. Все его безоружное, застывшее в воде голопузое войско выглядело теперь жалким и ничтожно беззащитным. Как комендант он был потрясен. Как он вообще мог согласиться на это идиотское купание?! Ведь летчикам ничего не стоило уничтожить весь его гарнизон прямо в воде. Две бомбы, шесть пулеметных очередей — и от его гарнизона… Господи! Это ж надо было клюнуть на чье-то дурацкое «уважить»!

Тем временем бойцы начали приходить в себя. Они молча, словно вдруг все до единого онемели, выбирались из реки, хватали одежду и, суетливо напяливая ее на себя, умоляюще посматривали на проносящиеся над их головами самолеты: «Только бы не спикировали, только бы!»

Бомбы рвались почти рядом, осколки ложились еще ближе, и лишь удивительным солдатским везением, непостижимым фронтовым случаем можно было объяснить то, что до сих пор никого из бойцов «Беркута» даже не ранило.

Кое-кто из солдат гарнизона уже попытался бежать к доту, но Громов властно приказал всем вернуться и рассредоточиться под речным обрывом. Он успел сделать это как раз вовремя, поскольку появившаяся из-за тех же холмов еще одна тройка штурмовиков теперь уже пошла прямо на них, на прибрежные окопы, вспарывая пулями и холмы, и мелководье, и само поднебесье.

— А ведь самым хитрым оказался тот, над кем все подтрунивали — Каравайный, — добродушно проворчал Дзюбач, когда и этот налет наконец закончился.

— Это ж почему? — почти машинально поинтересовался лейтенант.

— Он один спокойно отсиделся в доте, посмеиваясь и над нами, грешнопупыми, и над бомбоплевателями.

— В таком случае не хитрый, а мудрый. Если, конечно, и в самом деле предвидел нечто подобное.

— Так ведь предвидел же, ирод!

— Значит, пусть это будет нам уроком, — отрубил Громов, взбираясь вслед за старшиной на крутизну. — Мы не имели права оставлять дот. Ни на одну минуту. Ни под каким предлогом. Отныне всякие групповые выходы и купания запрещаю! Вы поняли меня, старшина?

— Так ведь уже давно понял, товарищ лейтенант, — покаянно молвил Дзюбач. — Как по Святому Писанию — понял. Да только это, может, и есть последнее наше купание в «реке убиенных».

— Вот именно: «в реке убиенных»!

Последний километр машина, на которой старшим по званию оказался оберштурмфюрер СС Штубер, пробивалась к передовой по холмистой заднестровской равнине, покрытой уже основательно пожелтевшей травой и руинами чабанских домиков, между которыми все еще угадывались остатки огромных кошар.

Впереди, за небольшой долиной с поросшими терновником склонами, отчетливо слышалась пальба, и все свидетельствовало о том, что где-то там проходит сейчас передний край. Тем более странно было видеть, как из-за высокого холма медленно выползает довольно большой обоз с беженцами и ранеными, в гуще которого виднелись даже две цыганские кибитки. Обоз этот пытался поскорее проскользнуть мимо очень уж ненадежной линии обороны, чтобы выйти к мосту. Однако на равнине его сразу же заметили немецкие летчики, и стоявший на подножке представитель штаба Чехлов первым отчаянно завопил:

— Братья-християне, кто куда может!

Большинство красноармейцев, как и сам Чехлов, бросилось искать спасения в небольшом овраге, извивающемся справа от грунтовки. Но Штубер умышленно метнулся мимо радиатора влево и, крикнув водителю: «За мной, там карьер!», помчался к довольно глубокой карьерной выработке. Выполняя эту команду, водитель неуклюже спрыгнул с невысокого обрыва вслед за офицером и чуть было не растоптал его своими сапожищами. Но как только он попытался подняться, Штубер тотчас же сбил его с ног и, как бы прикрывая телом от взрыва, изо всей силы ударил кулаком в глотку. А едва взрывная волна осела, еще несколько раз ударил по голове подвернувшимся под руку ребристым осколком гранита. Так, втоптанным в песок, с камнем у виска, он и оставил его, скатившись по склону вправо, где испуганно копошились двое солдатиков-новобранцев.