— Что, непривычно умирать? — язвительно спросил он, залегая рядом с ними.

— Страшно, — признался один из них, плечистый коротышка, лежавший ближе к нему. Штубера так и подмывало еще раз воспользоваться одним из камней, которых здесь было множество, но решил не рисковать. Во-первых, солдат было двое, во-вторых, они должны были обеспечить ему алиби.

Когда налет окончился, именно этих солдатиков он и заставил пройтись по склону, чтобы разыскать водителя. И в их же присутствии погоревал по поводу его бессмысленной, «дикой» гибели.

— Машину водить умеешь? — спросил Штубер Чехлова, когда новобранцы принесли «печальную весть» о гибели шофера.

— Да потрошку-понемножку доберусь. Если только эта каруца способна дотащиться назад, до штаба.

— До штаба? — удивленно переспросил оберштурмфюрер.

— Куда же еще? — уже откровенно правил труса Чехлов. — Не видите, что там происходит?

— Тогда… до штаба она дотащится. Особенно если у тебя есть желание унести отсюда ноги, сержант.

— А у тебя, лейтенант, его нет?

Один из новобранцев оказался раненым и по команде Штубера его уложили на полуразрушенный кузов.

— Я вынужден доставить пополнение куда приказано.

— Тогда сами найдите свой дивизион. Он должен быть где-то вон там… Видите, за оврагом, справа от кустарника, виднеются руины какой-то старинной башни — то ли крепости, то ли замка, церкви или еще чего-то. Командиром там — капитан Грошев.

— Я запомню, сержант. Жаль водителя. Стоящий был мужик. И так глупо, камнем…

— Один черт. Как бы ни погиб, все равно напишут: «Смертью храбрых». Это для живых справедливости не хватает. Для мертвых — все по справедливости.

— Философ ты, сержант.

— Философ смерти, — ткнул указательным пальцем в небо Чехлов. — Вернусь с войны — организую особую академию, смертофилософии. Академик смертофилософских наук… Кто и когда слышал такое? Все, я свое дело сделал.

«Давай, вали… Гробоакадемик, — саркастически улыбнулся вслед ему Штубер. Этого сержанта он мог спокойно отпустить. — Вот водитель, тот наверняка донес бы на меня, как на подозрительного как только вернулся бы в город. Может, и раньше».

— Розданов, построить людей, — скомандовал Штубер, чуть было не обратившись к нему «поручик». А назвав фамилию, тотчас же вспомнил, что не поинтересовался, под каким именем этот эмигрант записан в своей фальшивой солдатской книжке. «Если ты будешь так вести себя в тылу, — подумал Вилли, — уже сегодня к вечеру предстанешь перед русской контрразведкой. Моли Бога, что все они здесь в такой панике и во всеобщем бедламе, что даже собственных дезертиров вылавливать не успевают. Но рассчитывать надо не на балаган, а на серьезные армейские структуры».

И все же, глядя, как суетливо строятся новобранцы, Штубер мысленно прикидывал: смогли бы они втроем выкосить этот жиденький строй, не вызвав ответного огня? Нет, не смогли бы. Тем более что диск пулемета Розданова почти пуст. А жаль… Куда с большим удовольствием он расстрелял бы это пополнение здесь, чем потом возиться с ним на передовой, решая, как пробраться к своим, не подставив башку какой-нибудь своей, отечественной, штутгартской бестолочи, которая конечно же похвастается потом, что уложила «Ивана-разведчика». Идиотов на этой войне будет хватать по обе стороны фронта — вот что уравнивает шансы наших диверсант-разведок.

Приземистый, чрезмерно располневший, командир дивизиона капитан Грошев предстал перед Штубером, как гном перед колоссом.

— Какое еще пополнение?! — взрычал он, оббегая вокруг его подножия. — Какое, к сучкиным правнукам, пополнение?!

— Вам что, не нужно пополнение?! — изумился, причем искренне, без какой-либо игры, Штубер. — Там, в штабе, считают, что этими людьми спасают вас.

— Мне плевать, что они там считают. Мне нужен приказ на отход за Днестр! — еще яростнее зарычал капитан. — У вас есть такой приказ? Вы его привезли?

— Нет.

— Тогда на кой хрен вы пригнали мне эту новобранскую бестолочь? Они, в штабе, что… думают, что капитан Грошев со своим артиллерийским бедламом удержит весь фронт от Карпат до Черного моря? Я вас спрашиваю, лейтенант!

— Вам лучше спросить об этом маршала Тимошенко, — спокойно заметил Штубер. — Или командующего фронтом. Кстати, где проходит эта ваша передовая?

— Передовая? Тебе нужна передовая, лейтенант? Вот она, любуйся! — нервно ткнул Грошев заостренным под школьную указку прутиком в сторону невысокой каменистой гряды. — И осталось их там, пехотинцев, на одну атаку. Через час-другой румыны и немцы попрут на них еще раз, и через полчаса все уцелевшие на передовой будут в моих окопах. Если, конечно, удастся пригасить их драп через наши позиции. — Капитан подбоченился и, потрясая животиком, нервно рассмеялся. На его не по-фронтовому лощеном лице, на хрипловато-властном голосе, на всей нескладной, но в то же время преисполненной ничем неподкрепленного величия наполеоновской фигуре уже четко просматривалась печать судьбы несостоявшегося диктатора. Пусть даже районного масштаба — но диктатора. Во всяком случае, у этого человека были все задатки местного дуче.

— А я не думаю, чтобы наши хлопцы так быстро сдали позиции, — жестко заметил Штубер, решив поиграться в патриота. — Они ведь понимают, что за ними — река, мост, город. К тому же в штабе подольского гарнизона мне заявили, что оборону здесь вам придется держать еще как минимум неделю.

— Неделю?! — махал перед лицом Штубера своим прутиком капитан. — Какую неделю? Какая оборона?! Я вас спрашиваю. Какими такими силами я должен держать оборону?!

— Извините, капитан. Я не знал, что вы командуете обороной всего правого берега Днестра, — желчно произнес Штубер. — Мне казалось, здесь еще существуют штабы. Во всяком случае, в этом только что уверял меня подполковник Коровников, — прибег он к фамилии высшего командира, зная, что такой прием всегда способствует легализации агента.

— Если так пойдет и дальше, лейтенант, — вскоре может случиться, что капитан Грошев, — поиграл комдив желваками, покачиваясь при этом на носках, — будет командовать всем западным фронтом. Больше просто некому будет.

И вот тут Штубер вдруг открыл для себя, что капитан по-настоящему нравится ему. Было что-то в этом офицере от… истинного офицера. Всех времен и народов. Этот лоск, этот аристократический надрыв, который, однако, не мешает ему оставаться достаточно хладнокровным и взвешенным в своих решениях. Это откровенное презрение и к врагу, и к своим, по обе стороны фронта. Очень уж этот капитан Грошев напоминал ему кое-кого из прусских офицеров. Вынужденные служить в армии «вечного ефрейтора», они так же откровенно презирают этого ефрейтора и его войско, как и капитан Грошев — войско засевшего в Кремле недоученного семинариста. Да, черт возьми, именно на таких офицерах — возможно, не самых подготовленных и достойных — держались и держатся все армии мира.

— Воздух! Воздух! — вдруг панически возопил щупленький новобранец, но, вместо того чтобы бежать к окопам, присел, прикрывая голову… положенной плашмя винтовкой. Однако самолеты пролетали мимо позиции дивизиона, и солдаты-старички спокойно провожали их усталыми взглядами. Только новобранец, ухватившись руками за винтовку, словно бы вгонял себя ею в потрескавшуюся от жажды землю, все дрожал и бубнил про себя какие-то слова заклинания. Именно заклинания, ибо слова молитвы он вряд ли способен был вспомнить.