— Егор Иванович, я к вам с новостями. — Березин остановился у спинки кровати Беркутова.

— Что-то не очень приятное, да? С Маринкой? Говорите как есть.

— А я и не собирался ничего приукрашивать. Почему вы подумали, что речь о ней?

— Владимир Сергеевич, я ж следователь. Во-первых, со мной все в порядке. Значит, не обо мне толк. Галина после того, как вы ее позвали, так и не вернулась ко мне. Ее нет уже часа два. Значит, что-то случилось. Маловероятно, что с ней, скорее с Мариной. Так?

Березин невесело улыбнулся.

— Все так. Марину сейчас привезли к нам, в гинекологию.

— Есть опасность потерять ребенка?

— К сожалению, ей уже сделали операцию. Срок маленький, но большая потеря крови. Сейчас все в порядке. Просто Галина просила меня зайти к вам. Она у дочери.

В дверь постучали.

— Это ваш друг, Кузьмин. — Березин открыл дверь, пропустил Кузьмина и вышел.

— Ничего так выглядишь, бледновато только, но вполне живенько.

— Добрый ты, Саня, спасу нет.

— Твои тебе привет передали, вечером Молчанов заскочит. Он Егорку из садика пораньше заберет, чтобы показать ему раненого героя.

Беркутов откровенно обрадовался: он соскучился по своему тезке, к тому же чувствовал себя виноватым — вчера был его день рождения, а он даже подарок не купил.

— Слушай, Саня. Яви божескую милость, купи Егорке машинку. Джип управляемый. Я обещал, а тут вот…

— Ладно, побуду еще добрым. Сейчас у тебя посижу, отчитаюсь — и в магазин. Потом занесу сюда. Небось, сегодня хочешь вручить, угадал?

— Спасибо, Саня. А теперь рассказывай.

— Сначала о печальном. Похоронили Маркеловну, царствие небесное. Героическая женщина, как оказалось. Боевых орденов с десяток, ты знал?

— Я ж говорил тебе, она разведчицей была во время войны!

— Народу была тьма. А родственница одна — из деревни. А теперь держись за койку — тесть твой, генерал Романов, самолично веночек приложил! Так сказать, от штаба округа.

— Неужели? И не вспомнил, как Елизавета Маркеловна его шваброй до входной двери гнала, когда мы с Леркой расходились? — рассмеялся Беркутов.

— Ну, видимо, простил! Короче говоря, проводили мы бабу Лизу в последний путь с почестями.

— Осиротел я, Кузя. И Фунта нет…

— Кстати, о Фунте! Колбаска напичкана была крысиным ядом. Отравил кота, получается, убийца — эксперт наш вспомнил, что видел целый кусок в миске, когда работал с телом Елизаветы Маркеловны. За улику не посчитал, потому оставил на съедение коту. Только почему Фунт не слопал лакомство в тот же день?

— Да не было его в тот день в квартире! Сбежал, а вернулся, видимо, только на следующий. Влез через форточку по обыкновению. И позавтракал… Не понимаю, животина-то чем помешала? — запоздало расстроился Беркутов.

— Что уж теперь. Хочешь, котенка тебе подарю? Наша Машка троих родила. Красавцы! Черные, как та ночь!

— Давай. Только вот выйду отсюда…Что еще нового?

— Теперь о твоей Галине. Поймали урода, что девушек жизни лишал.

— Ничего не понимаю. При чем здесь она?

— Слушай, не перебивай.

Пока Кузьмин, особенно не выбирая выражений, без конца чихвостя «этого урода», описывал то, что произошло у Головановых в квартире, Беркутову не раз становилось липко-холодно. Он не страдал отсутствием воображения, поэтому все события переживал, будто был их участником. «Бедная девочка, что за напасть такая! — От жалости к Маринке у него запершило в горле. — Я еще тут разлегся не ко времени, помощи от меня никакой! А Галке хоть разорвись!» Он уже настолько не отделял себя от этой семьи, что их проблемы задевали его, пожалуй, сильнее собственных.

— Вот такие бедовые у тебя будут родственники. Надеюсь, с Галиной ты все выяснил?

— Ты это о чем, Саня?

— Я о тебе и о ней.

— Все отлично, Саня, все просто отлично! Знаешь, о чем я хотел тебе сказать? Я, кажется, знаю, кто меня достает. Но это невероятно!

— Похоже, твоя бывшая жена, да, Егор?

— Но как она могла на это решиться? Я голову себе сломал, но не пойму, зачем ей это? И потом, ладно б сразу после развода, можно было бы подумать, переживает! Так ведь полгода прошло! Развелись мы в феврале, сейчас август. С чего б вдруг? И как раз тогда, когда я встретил Галину.

— Вот ты и ответил на свой вопрос! Она увидела тебя с Галиной, проснулась запоздалая ревность, ну и пошла вразнос.

— Не могла она нас нигде видеть, Саня. Мы вместе были только один раз, когда я привез ее с дачи в больницу к Маришке. Но я даже из машины не вышел, а Галя, кстати, тогда даже спасибо мне не сказала, я даже обозлился. Вместе мы только тут, в палате. Нет, Саня. Не катит такое объяснение. Да и не выходит Лерка почти из дому, я ж позваниваю теще, та пару раз обмолвилась, что дочь намертво к телевизору приклеилась, смотрит все подряд, даже «В мире животных». Ее на такие подвиги не подвигнешь. И все ж, кроме нее, некому. Что это женщина, я не сомневаюсь. Но вот Лерка ли?

— А ты позвони теще, поспрошай. Глядишь, что прояснится.

— Возможно. Не хотелось бы беспокоить, сразу почувствует, что я не просто так интересуюсь.

— Может решить, что ты вернуться хочешь…

— Нет, ты что! Она слишком умна для этого. Знаешь, как она переживала, что Лерка такой распустехой стала! Понимала, что и сама виновата, да и папенька Леркин свою руку к «воспитанию» приложил, но доченьку-то не переделать! У меня иногда возникает бредовая мысль, что Романов назло мне дочь избаловал, чтоб мне по жизни мало не показалось.

— Ну, ты загнул!

— Нет, точно! Как еще можно объяснить его безмерную «любовь» к дочери? Они вдвоем Валентину Прокофьевну просто заездили. Романов-то меня на дух не переносит. Если б не теща, у нас без конца бы битвы шли. Она одна умеет его утихомирить.

— Егор, а может… это он тебя?

— Нет, Саня, не его методы. В морду дать иль пристрелить сразу — в это я б поверил. Кстати, он бы не промазал, уверяю тебя! Стоп! В доме есть пистолет, как же я не подумал! Его, Романова, наградной! Лежит в ящике письменного стола. Лерка вполне могла его взять.

— Ты как хочешь, но ждать, пока она еще что-нибудь придумает, глупо.

— Но доказательств-то никаких!

— Обувка!

— Ага, сорокового размера! У Лерки нога маленькая, тридцать шесть, по-моему.

— А у него?

— А у него как раз сорок, кажется.

— Ну!

— Что «ну»? Ты что, придешь к нему с кроссовкой и спросишь: «Не вы ли Золушку изображали, туфельку потеряли, товарищ генерал?» В лучшем случае полетишь с лестницы, в худшем — лишишься звания и работы.