— Как она открыла сейф?

Роговцев ему все рассказал. Не задумываясь, зачем это делает, просто доверяя своей интуиции. Значит, нужно Дубенко знать правду. Была тут еще и отцовская гордость, и желание показать Дубенко, что он недооценил помощницу.

— Да, не ожидал я от нее такой прыти.

— Просто вам удобнее думать, что женщины не так умны, как мы.

«Точно. Именно удобно. Если думать иначе, то придется играть с ними на равных. А какой нормальный мужик на это согласится?» — подумал он. Но вслух произнес другое:

— Хорошо. Думаю, Трофимову незачем знать, что такой диск существует. Так? Остается Стрельцов. Вы уверены, что он не будет болтать?

— Не будет, он слишком напуган. Видели б вы, как он открещивался от этих документов!

— Хорошо. А ваша дочь?

— Она не болтушка. К тому же она — моя дочь! А вы?

— Что я… Мне надо встать на ноги. Это все, чего я хочу. Вам не понять. Я уж похоронил себя десять раз, а тут она, Антонина, со своей уверенностью, что я не безнадежен… Мне очень хочется ходить. Своими ногами. И у меня еще остались неоконченные дела. Личные.

— Вы о Беркутове?

Дубенко внимательно посмотрел на Роговцева.

— Что?

— Будьте уж откровенны до конца, Иван Иванович. Вы собирали материалы на Беркутова Егора Ивановича, так?

— Допустим.

— Это далеко не компромат. И это говорит за то, что человек вам не безразличен.

— Он мой брат. У нас общий отец. Подлец, бросивший мою беременную мать, да и мать Егора наверняка тоже. Но брату повезло больше, чем мне, — он рос в семье.

— Фамилия отца Щеглов?

— Да. Я его нашел-таки. В богадельне. Хотел придушить собственными руками, — Иван скрипнул зубами.

— И оплатили ему сиделку.

— И это пронюхали…

— Главный врач этой, как вы ее назвали, богадельни мой знакомый. И вы хотите теперь встретиться с братом?

— Хочу.

— И вы не имеете никакого отношения к покушениям на него?

— Каким покушениям? Было еще одно? — удивление Дубенко выглядело вполне натуральным.

— Даже два. Кроме первого, в него еще стреляли, а позже, в больнице, кто-то ввел в капельницу яд.

— Егор жив? — спросил он тихо.

— Жив. Кстати, после первого, да и второго покушения подозревали вас.

Иван досадливо поморщился.

— Вы ж не думаете?..

— Нет, не думаю. Хотя тоже подозревал сначала. Потом выяснил, что вы хороший стрелок и промахнуться никак не могли. А уж яд! Скорее похоже на женщину. Ну, да это дело милиции. Разберутся. До свидания, Иван Иванович! Значит, я делаю, как договорились. Выздоравливайте.

Дубенко молчал, ошарашенный новостями. Все оказалось серьезней, чем он мог предположить. А он не может ничем помочь брату. Опять возникло то самое, когда по телу тепло от слова «брат». «Я старею… Становлюсь сентиментальным стариком», — подумал он, провожая глазами Роговцева.

Маринка проснулась уже давно. Увидев сидящую на стуле возле кровати тетушку, снова притворилась спящей. Странно, но ничего не болело. Только голова была неясная, словно она выпила пару коктейлей. Помнила все. До той минуты, пока ее взгляд не наткнулся на светящуюся надпись «Операционный блок». Потом — чернота.

Ляля заметила, как дрогнули Маринкины веки. «Не хочет открывать глаза… Пусть полежит, подумает… — Она сделала вид, что продолжает читать книгу. — На самом деле Маринка много сильнее, чем мы про нее привыкли думать. Но вот догадывается ли она, что потеряла ребенка?»

— Тетя Ляля, привет! А где мама? — голос Марины дрогнул.

— Она ненадолго ушла к Беркутову, — она не стала врать про отсутствие Галины.

— Он еще не поправился?

— Нет пока. А ты как? Болит что-нибудь?

— Ничего, — как бы удивляясь этому факту, ответила она.

Ляля набрала номер мобильного Галины.

— Сейчас придет мама. А я пойду, позову Алевтину Петровну.

— Это кто?

— Это врач.

— Хирург, да? Гинеколог?

Ляля не ответила.

— Значит, ребенка больше у меня нет. Ну и хорошо. — Маринка говорила слишком уж спокойно. Ляля растерялась. Они с Галиной решили сообщить ей об этом позже, пусть даже соврать что-нибудь, с врачом договорились, что та их поддержит. А Маринка даже вопросов не задает. Просто констатирует факт. И что это означает?

— Тетя Ляля, да не волнуйтесь вы так. На самом деле я и сама решила сделать аборт. Я ведь до того момента, пока он сам не рассказал, что натворил, не верила в его виновность. Или уговаривала себя не верить. Но посмотрела на него — а он говорит, говорит что-то, а взгляд застывший! Мне только тогда страшно стало. Безумие по наследству передается, так? Тогда я и решила — ребенка не будет. И ему ничего говорить не стала. А хотела поначалу. Думала, отец должен знать! Хорошо, что передумала. Все к лучшему. Ведь я потеряла его, да?

Ляля молча кивнула.

— Ну и хорошо. Ведь хорошо, правда? Так правильно. Ведь неизвестно, каким бы он родился? Да? Или еще хуже — носила бы, носила, а он потом не родился. Было б жалко. А сейчас нет. Ведь не о чем сейчас жалеть, потом было б жальче. Ведь так? Да, а родился б, вырос таким, как отец? Это еще хуже. Еще больнее было б! Так что все правильно. Так и надо, чтоб не родился! — Маринка то утвердительно кивала головой, то качала ею, словно сомневаясь.

— Мариш, успокойся. — Ляля решала — бежать ли ей за Алевтиной Петровной или дождаться Галины, чтоб не оставлять Маринку одну.

— Я и не волнуюсь. Только б мама не плакала. Это ведь ее внук. Или внучка? Малюсенькая такая. — Маринка немного раздвинула ладони. — А уже с ручками, ножками и вся живая. Могла быть…

Маринка наконец расплакалась.

— Да что ж такое? — Галина, на ходу натягивая халат, вбежала в палату.

— Дай ей выплакаться. Я пойду за Алевтиной Петровной схожу.

— Ты ей сказала?!

— Да она сама все знает, — ответила Ляля уже в дверях.

Заглянув в ординаторскую и попросив Алевтину Петровну зайти к Маринке, Ляля подумала, что неплохо б найти Березина. В последнее время они виделись редко. А еще пару лет назад оголодавший в холостяцкой жизни эскулап, как любила его называть Ляля, появлялся в их с Соколовым квартире хотя бы раз в неделю. Нахваливая «божественно» вкусную еду, приготовленную не такой уж и умелой Лялиной рукой, он заставлял ревновать Сашку, не ценящего ее стряпню. Потому как Соколов любил готовить сам. И любил выслушивать дифирамбы в свой адрес. Но Березин признавал только салаты и мясо «от Ляли», стойко игнорируя кулинарные изыски ее мужа. «Ты просто неравнодушен к моей жене», — ворчал Соколов, косясь на друга, поедающего свекольный салат. Все попытки подсунуть Березину «тайский витаминный» с ростками мунго или «шопский» с жареной ветчиной, рецепты которых он скачал с Интернета, оканчивались одинаково: Березин пробовал экзотику, произносил дежурную фразу «спасибо, было вкусно» и с виноватой миной тянулся к свекле с черносливом. Ляля, с умилением глядя на Березина, бросала на мужа победные взгляды. Такая у них была гастрономическая игра…