— Не перегибай. Звони теще.

— Ладно, попозже.

— Не нуди, говорю, — звони сейчас!

Беркутов, недовольно покосившись на Кузьмина, потянулся к трубке.

— Не берет, — сказал он, услышав длинные гудки.

Он не был спокоен. Точнее, он был обеспокоен не на шутку. Она всегда заходила к нему сразу после обхода. То, что она в госпитале, знал: Антонина проходила по коридору, что-то объясняя студентам, так что ее голос он слышал! Дважды ему ставили капельницу, массажист своими огромными лапищами мял его бесчувственные конечности, санитар, с трудом переложив его на каталку, сменил постельное белье. Его не забыли, но только она так и не зашла. Дубенко озлился. «Обещала помочь, а сама бросила. Или другие, более важные пациенты появились?» — вдруг взревновал он. От этой мысли стало физически плохо. В голове будто что-то стукнуло, и он почувствовал, как на лбу выступил пот.

— Санитар! — крикнул он в удаляющуюся спину. Сделав свою работу, молоденький солдатик постарался поскорее смыться из палаты: этот больной вызывал у него стойкое чувство страха, потому что часто орал просто так, без повода. Парню казалось, если б тот мог двигаться, то давно б получил от этого мента по зубам. Он остановился и повернулся к кровати.

— Позови врача.

— Антонину Игнатьевну?

— Игнатьевну? Ну да, кого ж еще! — Дубенко подумал, что до сих пор не знал отчества Антонины. Она, наверное, представлялась когда-то, в первую их встречу, но он не запомнил. Придя на прием во второй раз, он и ее-то саму вспомнил с трудом, а уж отчество…

Санитар вышел. Прошло еще полчаса. Хорошо, на стене напротив кровати висели круглые часы, а под ними стояла тумбочка с телевизором. Правда, чтобы включить его, ему нужно было каждый раз звать все того же санитара. Проклятая немощь! Неужели если б он послушался ее раньше и продолжил лечение, то был бы уже здоров? А если б на операцию согласился? Впервые Дубенко усомнился в собственной непогрешимости. Ему всегда не хватало времени. Он жил быстро. Разруливая чужие проблемы, свои решал походя. И вот теперь у него этого времени завались! Будто там, наверху, своей волей остановили его, чтоб только и мог чем шевелить — лишь мозгами. За эти дни он перелопатил всю свою жизнь. Копался в ней, разговаривая и споря сам с собой, но легче не становилось. Наоборот, два Ивана уже почти поубивали друг друга в этих нескончаемых спорах. Ладно, признал он правоту этой докторши, согласился ей подчиняться. А как быть с той болью, которая не дает ему забыть, кто он?! Да и кто он? В детстве, в детском доме — вечно огрызающийся щенок. Позже — жесткий волк-одиночка. Себя защитить он мог. Ради другого — пальцем не пошевелит. Ни разу, даже вспоминая свой первый «круг», он не встал на защиту слабых. Хотя сам старался особенно никого не наказывать. Как мог он себя назвать, начав собирать информацию обо всех, кого знал и не знал? Поначалу не было даже мысли ее использовать, просто нравилось владеть чужими тайнами. Однажды попросили его помочь надавить на человека, даже не попросили, так, намекнули, а он целую схему придумал, как чинушу достать. И получилось! Конверт взял, деньги по тем временам в нем были баснословные. Спустил все на рестораны и девочек… Так кто он? Для кого-то гад распоследний, а кому-то — спаситель. Да кем бы ни был — всегда один. Вот что больно — когда один. И сейчас тоже. Сколько уж в больнице, а хоть кто-то из конторы пришел? Даже этот выкормыш, Стрельцов, не торопится. Похоже, списали его со счетов. И баланс подвели. Да еще Антонина свет Игнатьевна не идет…

Дубенко бросил быстрый взгляд на часы: уже сорок минут прошло, как ушел санитар. «Издевается, что ли? А если я тут дуба дам? Придет, а Дубенко дал дуба. Смешно», — мрачно пошутил он над собой.

* * *

— Здравствуйте, Антонина Игнатьевна! — Матвей Роговцев, постучав и дождавшись разрешающего «да-да», широко распахнул дверь в ординаторскую. Антонина улыбнулась. Нравился ей Матвей, хоть в любви признавайся! Антонина взяла у него из рук совсем не скромный букет и кивнула на широкое кресло, обтянутое белым кожзаменителем.

— Садитесь, Матвей, как вас по отчеству?

— Да ладно вам, когда это вы меня по отчеству величали?

Антонина рассмеялась.

— Никогда. Да и вы не были столь официальны.

— Сейчас исправлюсь. Хотя я по делу.

— Да уж вижу, что не на чай. Но могу предложить. С печеньем.

— Нет, спасибо. Мне нужно встретиться с Дубенко.

— Он достаточно серьезно болен, Матвей, — Антонина в сомнении покачала головой.

— Я бы и не стал вас беспокоить, Тоня, но дело не терпит. Могут люди пострадать.

— И вы, конечно, всего рассказать мне не можете.

— Без его согласия — нет. Ко мне попала информация, не документы — бомба!

— Понятно. Они касаются Дубенко?

— И его тоже.

— Разговаривать он может. Он не может двигаться.

— Вот как!

— Да, поэтому аккуратнее. Вы его знаете?

— Лично — нет. Наслышан. Моя дочь работала у него секретарем.

— Да? Тогда я ее видела однажды. В приемной. Знаете, Матвей, по-моему, это жестоко, отдавать ребенка на службу к такому… сложному человеку.

— Лилечка не такая уж беззащитная, как может показаться. Кстати, это она помогла достать эти бумаги. Вот так, — не без гордости за дочь заметил Роговцев.

— Хорошо. Пойдемте, — Антонина кивнула на дверь.

Роговцев взял папку с копиями документов из сейфа Дубенко и вышел из ординаторской вслед за Антониной Игнатьевной.

— Галка, ну не плачь! — Ляля обняла сестру за плечи. «Хотя уж лучше пусть слезы, чем как обычно — застынет как изваяние, а в глазах пустота!» — подумала она.

— Такая маленькая, бледненькая там лежит, под одеялом не видно… И личико серое, неживое…

— Типун тебе на язык! Недели не пройдет, как румянец на щечки вернется. Маринка сильнее, чем мы с тобой. Смогла бы ты столько времени провести рядом с убийцей, да еще и чай с ним пить?!

— Нет…

— Вот видишь.

— Но она так хотела этого ребенка!

— Она не знала, что у него такой отец. Вполне возможно, она и сама б пришла к выводу, что малыш не должен появиться на свет. А тут судьба за нее все решила. Я думаю, так лучше. Березин говорит, что Маринка восстановится быстро.

— А душа? За что ей такое испытание?

— Не за что, а зачем. Затем, чтобы в людях научилась разбираться!

— Я виновата в том, что с ней такая беда случилась, Лялечка. Я ж после смерти Юрки и мамы все одна переживала, ты же знаешь. Думала, если их с Никитой буду держать на расстоянии, они скорее вернутся к друзьям, к прежней жизни. Так и получилось. Вот только поздно заметила, что у них эти два года за четыре прошли. Повзрослели как-то мимо меня, а я и не заметила. Когда Никита в Италию собрался, а я была против, даже мысли не мелькнуло, что станет перечить. Я его не отпускаю, а он мне басом: — «Мать, все уже решено, вот билеты». Вот так… А Маринка почему молчала так долго? Все думаю — девочка, девочка, а тут раз — и беременность. — Галина вытерла глаза бумажным платком.