Рядом ещё одна вылезла и тоже работает. Укладывают обе своё будущее сено. Сушат. Вот одна присела перекусить – тащила, тащила какой-то широкий лист, забралась с ним на валежину, хотела положить, но передумала и вот сидит и жуёт его. Лист торчит у неё впереди мордочки словно огромный зелёный язык, чуть шевелится и на глазах уменьшается. Пищуха совершенно не помогает себе лапками во время кормёжки. Бурундук – тот обязательно лапами будет держать «еду». А эта – нет. Ни разу я не видел, чтобы она «работала» лапками.

Для сушки травы сеноставки выбрали примечательную валежину. Она зависла и не достаёт до земли полметра. Под ней – временный склад готовой продукции. Туда сеноставки стаскивают сено и непросохшую ещё траву перед дождём. А как дождь пройдёт – снова траву на старое место, чтобы просохла окончательно.

И вот просохшую траву, готовое сено пищуха распихивают по укромным уголкам: под валежины и нависшие камни, по нижним сучкам деревьев. К осени в тайге и там и сям видишь это пищухино сено, уложенное в кучки. Сено их всегда укрыто от непогоды.

Когда зимой ночуешь около костра, то поверх пихтового лапника, пахнущего хвоей и смолой, словно бальзамом, наваливаешь сена из сеноставочьих запасов. Как-то я сказал, нашему проводнику, алтайцу Андрею Туймешеву, что нехорошо, мол, грабить зверушек. На что он мне ответил: «Ты, парень, не бойся. Марал придёт, хуже нас их обокрадёт. Мы уйдём, сыгырган всё равно свой сено будет кушать. Зато спать мягко будет. Всегда так делаем».

Под утро сильно захолодало, и я замёрз даже в спальном мешке. Я поднялся и, согнувшись, вылез из аила.

Светало. Кедры выставили в прозрачное небо чёрные лапы. Собаки свернулись клубками вдоль бревенчатой стены шестигранного аила. Мой Аргут поднялся и подошёл ко мне, поочерёдно вытягивая задние ноги, зевнул, потряс головой и тоже стал смотреть на восток. Среди кедров глухо стучали копытами спутанные на ночь кони.

Я пошёл за ближние кедры.

Громадная, седая от инея поляна за ними полого спускалась к обрывам над Чулышманом. Вся она поросла плотными кустиками курильского чая. Они были объедены колхозным скотом, который стоял здесь, в Кара-Тумыше. На западе небо было серо-синим, и прозрачная рассветная луна висела над холодными вершинами Чулышманского хребта. До них было не меньше пятнадцати километров напрямик. Оттуда подул холодный ветер и зашумел в кедрах. Он забирался под куртку. Стало ещё холоднее.

Поляна, у верхнего края которой я стоял, обрывалась в тёмный провал Чулышманской долины. Из него вдруг полез туман. Клочья его переваливались через край обрыва на поляну и быстро ползли прямо на меня. Сильный ветер гнал эти облачка вверх по склону. Сначала их было немного, но становилось всё больше. Они быстро скользили по поляне, исчезая в кедраче.

Один большой клок вдруг наполз на меня, и секунду или две я был в его сыром нутре. Потом снова стали видны поляна, ущелье и серое молчаливое стадо облаков, бегущих над самой землёй.

Тогда я стал нырять в эти клочья тумана. Было смешно и странно, наверное, смотреть со стороны, как я бегаю и ловлю эти маленькие облака, ползущие по поляне одно за другим. Глядя на меня, и Аргут стал гоняться за мной и прыгать в каждое облако, какое пролетало мимо него. Видно, ему было интересно узнать, что примечательного в моём странном занятии.

Я нырнул в облако, и, когда оно меня обтекало, вдруг засияло розовым. Это вышло солнце. Облака стали розовыми, но вновь становились серыми, когда попадали в тень от кедров.

Наконец, ветер выдул весь туман из долины, и стадо облаков поредело. Последние бесплотные зверюги бесшумно исчезали среди кедров. Вот торопливо шмыгнула в лес мелочь.

Вдоль поляны дул спокойный, затеплевший от солнышка ветер, слизывая вместе c ним иней c поляны. И словно не было этого великого переселения тумана из долины к вершинам гор. Только я сильно запыхался от беготни, и одежда моя отсырела.

Пришёл новый день.

Наблюдатель заповедника Володя Смирнов предложил мне сходить половить хариусов на речке Кыге. Он приготовил удочки с искусственными мушками из медвежьей шерсти. Надо сказать, что для ловли хариусов мушки из медвежьей шерсти считаются на Алтае самыми уловистыми.

И вот мы отправились на рыбалку. Переплыли залив на лодке, около устья Кыги вытащили её на берег и пошли вверх по реке. Шли тропой над самым берегом.

Рядом с тропой, в сыром месте насобирали червей для насадки, на всякий случай, если на мушку не будет брать днём. Да, да! Именно насобирали! На Алтае я узнал совершенно новый способ добывать дождевых червей для рыбалки. Притом абсолютно чистых, без земли.

Володя взял заострённый с одного конца кол (он был у него припасён в кустах) и с размаху всадил его в сырую почву. Потом стал его часто-часто качать вверх-вниз. И червяки, как будто кто их выталкивал снизу, стали буквально выворачиваться из своих норок наружу. Володя сказал, что вилами это делать ещё лучше.

Наловили мы червей, сложили их в банку и отправились дальше. В одном месте поперёк тропы лежало старое дерево. Упало оно видно давно, потому что всё уже осклизло и было без коры. А там, где его пересекала тропа, на стволе была трухлявая выемка. Сколько ног, вероятно, наступило на это место! Ведь кто только не проходил здесь. И люди, и кони, а зверь чаще всего.

Около бревна Володя остановился и говорит мне: «В этом месте я держал медведя за ухо». Я, конечно, ему не верю. А он смеётся и уверяет, что всё правда.

– По этой самой тропе, – говорит, – возвращался я с рыбалки в прошлом году летом. Нёс десяток хариусов. Уже стемнело. Сильно шумела река. Но шёл я уверенно – тропа-то исхожена, наверное, сто раз. Сразу за поворотом должно было быть бревно вот это. Когда я подошёл к нему и уже наступил на него, то почувствовал, что в темноте кто-то большой лезет прямо мне в живот. Я ничего не успел сообразить. Только шарахнулся от того, который лез, назад. А это был медведь. Река-то шумела, и он тоже ничего не слышал, да и ветер вверх по реке тянул от него на меня. Ну, вот, шарахнулся я назад и поскользнулся на бревне. Падаю, а у самого мысль – как бы спину не ушибить. И ухватился медведю за ухо! Не успел я руку разжать, как он ухнул и рванулся в сторону от реки сквозь смородину! Клочок шерсти даже выдрал у него. Лежу я на спине, ни жив, ни мёртв, а он сквозь кусты рвётся. И ухает, и ухает! И пошёл в гору – слышно было. Потом затихло всё. Я подобрал удилище и скорее к берегу, в лодку и домой.

На следующий день я снова пошёл рыбачить. Подошёл к этому самому бревну. Вижу след медведя на сырой земле некрупный – так на трехлётка похож. Сверху мой след. А в сторону от бревна прямиком через кусты смородины проложена дорога, будто танк прошёл, и полита медвежьим помётом. Пучка, смородина и ещё всякого… Мне даже смешно стало, что медведь со страху наделал. Я первый раз увидел такое. Говорят, что от страху и медвежьей болезни медведь подохнуть может. Этот не подох – я долго следил его.