— Ты художник, ты замечательный художник, Анфисочка. Но…

— Ладно, пой, птенчик. — Анфиса нашарила на захламленном столе телефон. — Кого бы озадачить, а? Клубы обзвонить? Сейчас, правда, время детское, всего-то восемь вечера. Если Пегова куда и сорвется, то не раньше десяти-одиннадцати. Ты что, готова всю ночь не спать?

— Готова. И тебе не дам. Одна я ведь туда без тебя не пройду.

— Ты пройдешь одна куда угодно. Но где наша не пропадала? Дружки сердечные нас покинули, — Анфиса вздохнула, наградила себя куском горячей пиццы. — Ну, а мы им носы понатянем — сгоняем в клуб. Ладно, сейчас кому-нибудь звякну.

И она «звякала» битый час — то какому-то Питеру из «Ассошиэйтед Пресс», то Павлику из АПН, то каким-то Лелеку и Болеку, то какой-то Настьке, потом Корине, потом Анжеле, потом Вениамину, потом еще какому-то Гансу фон Зону из «Шпигеля». Катя навострила уши: голос немца был как труба. Язык общения с Анфисой — ломаный английский.

— «Дягилефф» на сегодня аут, — пояснила ей потом Анфиса. — Сегодня не котируется, завтра у них аншлаг, значит, там ее точно сегодня не будет. И, кажется, в «Gogol» тоже. Будем искать.

Наконец она напала на какого-то Тиграна: вынь да положь, найди! И тот обещал перезвонить.

Ждали еще примерно час.

— За что мне эта ваша стерва нравится, — хмыкнула Анфиса. — За то, что она шатенка.

— Шатенка? Ну и что? — Катя сидела как на иголках. За окном давно уже стемнело. А они все еще в мастерской.

— Сейчас век блондинок. Нарастят себе патлы накладные, и все, как одна, косят под русалок-ундин. Все, ну все осветлились сплошняком. — Анфиса покачала головой, увенчанной темными кудряшками. — Мода-с, надо подчиняться веяниям. А Фаина плевать на веяния хотела. И на «Вог» она давно наплевала, хотя там через номер ее фотки дают. Осталась натуральной шатенкой и заставила этот свой имидж долбаков-имиджмейкеров полюбить так, как она сама себя любит.

— Ты Нарциссом ее назвала в прошлый раз.

— Клинический случай нарциссизма. Я фотограф, Катя. Я такие комплексы и заморочки с лета секу. Таким, как она, важно лишь впечатление, которое они производят, отражение, имидж. А все остальное им до лампочки. От остального они устают. Они скучают и хандрят, когда разговоры ведутся на отвлеченные темы. Они помешаны только на себе, на своей внешности, на своих ощущениях. Чувства других их в крайнем случае забавляют, зажигают на какое-то время. Потом они гаснут. А самое ужасное для них не смерть, нет. Старость. Оттого-то такие, как они, в тридцать семь лет снотворные таблетки пузырьками и глотают. Умирать не страшно — вот их девиз. Страшно стареть, увядать.

— Увядать? Как цветы?

Анфиса внимательно глянула на Катю.

— Повтори-ка еще раз, что ты про ту штуку, которую вы из раны вытащили, говорила. Значит, и у этого Фаининого парня было найдено нечто подобное, как и у тех, других?

Но Катя не успела ответить. Позвонил тот самый Тигран.

— Так, ясно. В «Метле» ее нет. В «Ле-клуб» она только на Бутмана ходит, а он сегодня не выступает, значит, тоже вычеркиваем, — по ходу разговора комментировала Анфиса. — Тигранчик, ну а… Ага, проверил? Молодец какой. Что, тоже нет? Вот досада-то. А у джазменов… я забыла, как их логово зовется? И там нет? Что? Так что же ты сразу-то не сказал? Он нашел ее, — Анфиса подмигнула Кате, — только решил нас помучить сначала. Где она зависла? Ничего себе! Ну, она и раньше там бывала, она там почти завсегдатай. Тигранчик, солнышко, тысяча поцелуев и обед с меня, ресторан выбираешь сам!

Анфиса торжествующе потрясла телефоном.

— А еще говорят, зачем свободная пресса, — хмыкнула она. — Вот зачем. Все, двинули. Там, вообще-то, жестокий фейс-контроль. Но нас туда пустят.

— Куда мы идем?

— Есть одно местечко в Нововаганьковском. Полузакрытый клубешник. Та еще клоака — в духе «Идиота» и Тинто Брасса. — Анфиса сунула в сумку камеру, в карман диктофон и два мобильника — опять же с фотокамерами.

Катя решила во всем довериться подруге. Анфиса ее никогда еще не подводила. Они поймали такси и… ехать с Гоголевского бульвара оказалось совсем недалеко. Нововаганьковский переулок располагался неподалеку от Красной Пресни. Такси остановилось на уютной старомосковской улочке — пустынной и темной. Они расплатились и вошли в квадратный, вымощенный плиткой, засаженный туями в кадках внутренний дворик. Это был ресторанно-клубный дворик — деревянные веранды американо-ковбойского бара и японского ресторанчика плавно переходили в каменный фасад грузинской сакли-кофейни. Несмотря на погожий летний вечер, посетителей было мало. Кое-где за столиками курили, потягивали через соломинки коктейли юные парочки.

— Нам сюда, — Анфиса уверенно повела Катю в глубь модного дворика, свернула в темную нишу и позвонила в дубовую, отделанную бронзой дверь. Дверь открылась. Швейцар — молодой красавец спортивного вида с темными волосами до плеч — окинул их внимательным взглядом:

— Вы, девушки, одни? В первый раз?

— Мы во второй. У нас тут встреча с подругой назначена, — не моргнув глазом, соврала Анфиса. — Кларета Сорвино.

— Кажется, госпожи Сорвино сегодня здесь нет.

— Значит, она приедет позже. Ведь Фанни уже здесь, в баре?

Красавец швейцар распахнул дверь, и они вошли. Сумрак, серебристая завеса в виде «дождя», унизанная хрустальными шариками. Аромат восточных курений. Слабая музыка, совсем слабая, еле уловимая — издалека…

— А кто такая Кларета Сорвино? — шепотом спросила Катя.

— Итальянка, стилист, самая известная лесбиянка Москвы.

— Это что за клуб, Анфиса? Ни вывески, ни рекламы?

— Это «Сто сорок по Фаренгейту», — ответила Анфиса. — Здесь чисто женское заведение. Вывеска им не нужна, свои и так в курсе. А для не своих, как и для мужиков, вход сюда воспрещен.

— А ты…

— А я тут бывала как раз в качестве папарацци. За такие фотки знаешь сколько платят? Ну, и малость нахваталась ихнего сленга.

Они вошли в уютный зал, декорированный в «серебряно-зимней» гамме.

— Это «Королева снега», — шепнула Анфиса. — Тут нашей стервы нет, тут вообще никого особо интересного сегодня нет. Или погоди… вон, видишь, на диване сидит курит — в черную кожу вся затянута. Это Fishka. Так ее тут называют. Знаешь, ей сколько стукнуло? Пятьдесят пять точно. А смотри, как выглядит. Больше тридцати пластических операций у нас и за границей. Три мужа в прошлом, сеть косметических салонов в текущем. Тащится от студенток-первокурсниц. Сейчас двух на свои деньги содержит, учит, обеспечивает полностью. Вон они, смотри, ползут к мамочке.

На затянутом серебряной парчой диване Катя увидела худую брюнетку в темных очках и кожаном комбинезоне от Версаче. На шее у нее было ожерелье в виде золотой цепи, такие же цепи-браслеты, как кандалы, опутывали худые запястья. Возле нее нога на ногу развалились две совсем молодые девицы — платиновые блондинки в открытых топах и белых шортиках, в ковбойских шляпах и грубых ковбойских сапогах. Они о чем-то весело хихикали между собой.