Вдруг понимаю, что всю прошедшую неделю вообще ни разу — почти ни разу — о ней не вспоминал. Где-то на периферии сознания отложилось, что Полина есть, что она существует в той же геолокации, что и я. Но мне и в голову не приходило позвонить или написать, или просто на полчаса позже выехать утром, чтобы перемолвиться хоть парой слов. Жизнь для нас изменилась, а я продолжил жить по старым правилам, по установке на то, что моей жене лучше, когда я пропадаю на работе.

К счастью, просыпается Доминик и перетягивает на меня часть моего внимания. Большую часть, но не все, к сожалению, потому что меня разъедает желание взять телефон и сделать то, что за год брака делал всего пару раз, и то по вынужденной необходимости — позвонить Полине. Найти предлог, придумать ерунду, просто заставить ее ответить и узнать по шуму на заднем фоне, где она: в ночном клубе, в ресторане, в полной тишине на квартире у какого-то мужика.

Не имею на это морального права, и когда рука все же тянется к телефону, я просто бреду в туалет с намерением утопить «звонилку». Завтра меня отпустит, куплю новый. А сегодня хотя бы переборю иррациональное желание влезть в личную жизнь Полины.

Но за минуту до того, как бросаю телефон, на экране появляется имя моей помощницы. Судьба что ли издевается?

— Адам Александрович?! — Она почти орет, и я отодвигаю трубку от уха, морщусь от звона в ушах и проклинаю все на свете, потому что головная боль, с трудом задушенная таблетками, возвращается снова, вскипает и вываливается наружу хлопьями горелого сбежавшего молока. — Позвонили из приемной Берра! Он нашел окно, через три недели!

— Что? — не верю я и прошу повторить. И теперь уже плевать, что Марина орет благим матом, как будто это ее катящуюся под откос жизнь подцепили крюком в метре от обрыва.

Никакой ошибки, у меня по-прежнему все в порядке со слухом, и речь действительно о том самом враче, шанс попасть к которому я потерял месяц назад, и который в мягкой форме послал меня куда подальше, сказав свое однозначное «нет» на мои попытки предложить хоть звезду с неба в обмен на возможность у него пролечиться. Что случилось со стариком? Надеюсь, острый приступ человеколюбия, который не пройдет за эти три недели.

Марина знает все тонкости, она уже тарахтит о том, что закажет гостиницу, билеты, обзвонит всех врачей, у которых я могу пройти минимальное штатное обследование, чтобы не тратить на это время потом. Я просто как осел поддакиваю и во весь рот улыбаюсь Доминику, поглаживая сына по животу. Он улыбается в ответ, и меня, как обычно, сводит за ребрами. Говорят, что к этому можно привыкнуть — видеть, как растет твой ребенок, как оформляются черты его личика, как он становится маленькой личностью. А еще говорят, что до трех лет мужчине вообще не интересен ребенок, потому что только после трех в ребенке формируется интересная для общения личность. Ерунда какая-то. Ну или я двинутый папаша.

— Спасибо, что сразу позвонила, — благодарю Марину, и она снова захлебывается в приступе радости.

Возможно, я все-таки увижу, как вырастет мой сын. Возможно даже толкну тост на его свадьбе. Возможно, сделаю все это не в инвалидном кресле, не слепым и не тупым овощем.

Садиться за руль в таком состоянии — чистой воды безумство.

Реву, как дура. Слезы текут из глаз, словно у сломанной куклы Маши, в которую пихнули неиссякаемый источник воды и забыли проверить останавливающий механизм. Чего мне стоило сойти с крыльца, не вернуться назад, не снять туфли и не закатить скандал. Но выехать за ворота, практически не видя дороги — это чистый ад.

Понятия не имею, как не вмазываюсь в первый же столб. Пытаюсь ехать аккуратнее и не реагировать на гудки в спину: наверное, я единственный в мире человек, который ездит на «Порше» меньше разрешенное по городу скорости.

Но когда посреди дороги перед носом машины на дорогу выскакивает какая-то мамаша с ребенком, я в последний момент успеваю дать по тормозам. Голову по инерции заводит сперва вперед — впечатываюсь лбом в руль — потом назад. Сзади тоже шелестят тормоза. Пока я пытаюсь понять, что случилось, мимо уже проносится какой-то парень, ругает нерадивую мамашу, пока та пытается успокоить плачущего от испуга ребенка. Я бы с радостью добавила от себя, но мне жаль маленькую девочку с тремя хвостиками — ребенок не виноват, что его прибитой матери чихать на правила дорожного движения и лень дойти до светофора каких-нибудь сто метров.

— Все в порядке? — слышу немного охрипший от ругани мужской голос.

На улице жарко, поэтому я езжу на «Порше» без верха, и мужчина облокачивается о дверцу, чтобы немного податься корпусом в салон.

— Просто немного испугалась.

Он симпатичный, нет и тридцати. Простая клетчатая рубашка, джинсы, и в целом больше похож на обычного офисного крота, если бы не моргающий фарами «Лэнд Крузер», который я вижу в зеркале заднего вида. Его «Лэнд Крузер». Не та машина, на которой ездит простой парень, так что почти наверняка и рубашка, и джинсы как минимум от «Кляйна» и «Ливайс».

Наверное, я слишком долго на него таращусь, потому что, когда мы встречаемся взглядами, парень недвусмысленно выгибает бровь. Красивый. Вот прям как с обложки: выгоревшие до золота волосы, красивый мягкий загар, голубые глаза, выразительный контур губ. Спортивный, подкачанный, высокий. Пальцы длинные и фактурные, как у скрипача, ухоженные ногти.

— Может, запьем стресс? — неожиданно предлагает он. Нам уже сигналят, потому что его «сарай на колесах» не так-то просто объехать, в отличие от моей спортивной крошки.

Я думаю «нет», но вслух говорю «да».

Он называет бар неподалеку, предлагает ехать туда, и я снова говорю «да», хоть понятия не имею, зачем. Просто на автомате соглашаюсь. Как наркоманка, которая без дозы готова на все. Только моя доза — это совсем не этот мужчина.

Целую неделю Адам вообще обо мне не вспоминал.

Я как будто перестала для него существовать, выпала из зоны внимания, стала незначительным дополнением, бесполезным красивым аксессуаром статусной жизни, который ему просто разонравился или надоел, или которому нашли замену. Как запонки, которые Адам вечно теряет. Все и всегда кладет на свои места, кроме запонок: их бросает, где придется. Вот я — та самая запонка без пары, только цена мне — три рубля в базарный день. Можно не класть в хрустальную пепельницу к куче таких же распарованных, а сразу в ведро. Я же грязная маленькая Полина — бутылочное стекло и фольга.

Не сорвалась только потому, что у меня был Доминик и упрямый доктор Берр, которого я, кажется, достала даже там, где он и подумать не мог. Я бы с радостью попросила упрямого старика за своего мужа, но никогда не умела просить.

И я сделала кое-что получше: просто все ему рассказала. Вчера, когда отчаяние и одиночество подобрались к моему обросшему шипами сердцу, и я вдруг остро поняла, что у нас с Адамом ничего не клеится. Шаг вперед — и два назад. Я бы пережила это дурацкое танго, но последняя неделя была не дурацким па невпопад. Это была пощечина жизни, которой меня отшвырнуло на клетку с надпись. «Старт». Мне нужно было выплеснуть себя хоть куда-нибудь, потому что альтернатива напугала меня до трясущихся поджилок — я всерьез собиралась уйти от своего мужа. Не брать ничего, только сына, и уйти, пока Адам будет занят миллионом своих важных дел. Уйти и не сказать ни слова, посмотреть, сколько пройдет времени, прежде чем до него дойдет, что «наша» постель мне больше не нужна.