— У тебя снова истерика, — напоминает мой непробиваемый муж.

— А у тебя кончились слова, поэтому что это же ты говорил в прошлый раз, и в позапрошлый тоже.

Он вообще никак не реагирует, только жестко хватает взглядом за ключицу. Я чувствую это так сильно, что всхлипываю, как будто кость сдавило тисками. Мне не нужны эти взгляды, потому что мое тело реагирует на них слишком остро, слишком болезненно остро, как на порезы лезвием по подушечке пальца. Пытаюсь прикрыть плечо рукой, но Адам перехватывает ее на лету и вынуждает опустить.

Я поддаюсь.

На мгновение.

И потом наотмашь бью его по лицу. От силы удара ладонь немеет, пальцы словно выворачивает, а громкий звук удара врезается в уши, чтобы стихнуть опасной, густой, как сырая нефть, тишиной. Адам смотрит куда-то вниз, волосы полностью скрывают его лицо, но стоит мне занести руку для второго удара, как он снова ловит мое запястье и на этот раз сжимает так сильно, что я лишь из принципиальной злости давлю крик боли.

— Одного раза достаточно, Полина, — угрожающий шепот в полной тишине.

— Убирайся из моей комнаты. — Я пытаюсь убедить себя, что не кричу только из-за Доминика, но правда все равно быстрее самообмана. Если сорвусь — то сразу вся, на острые камни, в пропасть его безразличия.

— Я работал всю неделю, Полина. Пахал, как проклятый. — Его голос гаснет до почти демонического рокота. До рвущих кожу мурашек. — Чтобы у тебя и нашего сына было все, что необходимо, и больше того.

— Отлично! — Взвожусь, как курок. Бессмысленно вырывать руку из его стальной хватки, и чем больше я пытаюсь, тем крепче сжимаются пальцы, тем яростнее кожа трет кожу — Как раз хотела новую машину. Трахнешь меня еще раз? Купишь еще одного ребенка? Только учти: теперь, когда мы знаем, что я чертовски качественный и полностью рабочий инкубатор, я подниму ставки.

— Клоунада не твой конек, Полина.

— Мне плевать, что ты думаешь. Убирайся. Тебя вдруг стало слишком много в моей жизни.

— Я именно там, где должен быть. — Злость сменяется угрожающе тяжелым смешком.

«Притормози, Полина. Хватайся за ручной тормоз, пока еще не поздно, и тебя не смыло в эту молотилку».

— Что, сорвались другие планы на ночь, и ты вдруг вспомнил, что у тебя дома есть запасной вариант?

Понятия не имею, чего жду и какую реакцию хочу увидеть. Довести Адама до точки невозврата? Увидеть, что скрывается за его персональным горизонтом событий? Очевидно, что мне не перейти это минное поле, даже если я точно знаю все опасные координаты.

Он все-таки поднимает голову, нарочно поворачивается так, чтобы я увидела алый отпечаток на щеке. Втягиваю губы в рот, до вкуса соли на языке прикусываю изнутри зубами, чтобы не сказать, как ему идет цвет моей злости.

И Адам взрывается.

Я едва успеваю отметить, как сморщивается его переносица, как брови толкают друг друга над ставшими похожими на черные трещины глазами.

— Может, блядь, я хуевый муж! — Его злость лупит меня, словно боксерскую грушу, и что бы я ни делала — каждый удар попадает точно в цель. — Но я заслуживаю хотя бы уважения!

Он припечатывает стену где-то у меня над головой, но я все-таки сдерживаюсь и даже не закрываю глаза.

Просто не могу.

Потому что пока он орет, я словно умалишенная мечтаю только о том, как эти темно-вишневые губы снова будут у меня между ног. И нет ни единого повода игнорировать эту потребность.

— С кем ты была, Полина?!

— Еще, — как ненормальная прошу я, и юлой, на месте, подставляю ему спину, вскрикивая от боли в плече, потому что моя рука до сих пор надежно зафиксирована его пальцами. — Молния на спине.

— Да на хер!

Треск ткани ласкает слух, обрывки немощно хватаются за кожу, но я веду плечами и наряд от «Диор» превращается в бесполезную рвань.

Я чувствую горячий лоб Адама сзади на шее, слышу скрип челюсти, и еще один удар: плашмя, ладонью, звонко и хлестко.

— С кем ты была?! — Его ногти у меня на спине: дрожащие пальцы царапают кожу болезненно приятно, и я отвечаю тем же: завожу руку ему за голову, притягиваю к себе и сгребаю в охапку черные пряди. Адам шипит, вдавливает меня животом в дверную коробку. — Блядь, Полина, скажи!..

— Ни с кем, — бесхитростно отвечаю я. — Спасалась от тебя.

Он шумно втягивает воздух через нос.

— Спаслась?

Не сразу, но мне удается повернуться к нему лицом, и то, что я вижу, бросает ядовито-сладкую дрожь по всему телу.

Он прекрасен в свой чистой, как настоящий абсент, злости. Впервые — весь, как на ладони. Без масок, без саркофага, в котором — я знаю — каждый день — ядерный взрыв. Он прекраснее всех мужчин, которых я знаю, и которых когда-нибудь узнаю. Извращенная потребность завершить образ заставляет оставить на нем метку своей собственности: с нажимом вдавливаю ногти ему в грудь, жестко веду до самого живота, до длинного шрама около пупка, пока Адам вскипает с новой силой.

— Я больше не хочу спасаться. Я же вся для тебя, — громким шепотом в его распахнутые губы. — Я здесь. Твоя. Никуда от тебя. Как на цепи.

— Моя Пандора? — Он цедит вопрос так медленно, будто испытывает нечеловеческую боль.

— Твоя! — Хочется плакать навзрыд, потому что я искренна, как на исповеди. — Не закрывайся больше. Не от меня.

Теперь я знаю, что чувствует человек, когда с него сдирают кожу.

Больно. Так сильно болит, что ноги подкашиваются, и перед глазами все плывет. На секунду пугаюсь, что это снова лишь опухоль, и сейчас меня скрутит в знак бесконечности, но нет. На этот раз — нет.

Полина болит в моей груди.

Она внутри меня, просочилась в легкие тонкой струйкой отравы, и теперь мне не вздохнуть без нее.

— Не прячься от меня, Адам, — почти умоляет она, и я слышу непролитые слезы в дрожащем голосе.

Она так чертовски права во всем насчет меня, что я бы с радостью рассмеялся в лицо собственной тупости. Может быть, не только я смотрел на нее? Может быть, она тоже видела меня? Может быть, для нашего доверия еще есть шанс, и дело вовсе не в досках под матрасом? Может быть, мы просто совсем не с того начали и сейчас буксуем на месте, прибитые к столбам предрассудков?

Я огромная ревнивая скотина, потому что собирался придушить Полину, если хотя бы услышу намек на чужой запах. Нарочно приперся в ее комнату, оправдываясь предлогами быть возле сына, и развлекался тем, что мысленно, словно безвольному жуку, отрывал ее безликому любовнику руки и ноги.

Мы путаемся пальцами в бретелях ее лифчика. Я даже не могу поймать его цвет, потому что срать. Это просто лоскутки кружев, которые рвутся так же запросто, как и платье, оставляя на коже неровные алые полосы в тех местах, где натягивается ткань.