Они подошли ближе, и Иван выругался себе под нос.

В крови была даже солома на дне телеги, а борта и колеса — в ржавых подтеках.

Иван выразительно посмотрел на Алексея, и оба, не сговариваясь, оглянулись на казаков. Вытянув шеи, те с любопытством взирали на полицейских.

— Что? Голдовского привезли? — спросил Иван и уточнил:

— Того переводчика, что украли ночью!

— Его, его, — закивали казаки и поднялись с бревна.

Они окружили кольцом Ивана и Алексея, и один из них, самый старший по возрасту, степенно пояснил, тыча мундштуком трубки в сторону телеги:

— Только что доставили. Его хохлы с Полтавки нашли на дальних делянах за Кызыром. Они там лес корчевали под картошку. В кедровниках, вишь, картошка шибко вкусная родится.

— Живой?

— Откель, Иван Лександрыч? — удивился казак. — Крови вишь сколько? Больше, чем с телка!

— Да уж! — Иван приподнял попону за край, оглядел ее и бросил на прежнее место. И спросил:

— Где атаман?

— В правлении все, — ответил казак. — И хохлы там же. Вместе с Миколой, старостой ихним. И эти, басурманцы…

В этот момент распахнулись створки окна, и Шаньшин высунулся наружу.

— Слава богу, вернулись! А то я собрался за вами казачков посылать. Уж не заплутали ли где, думал!

— Долго ж ты собирался, — не сдержался и съязвил Иван. Они вошли в правление, и острый глаз Вавилова тут же ухватил и Гаврилу, и трех лохматых мужиков. Самый крупный из них в довольно чистом армяке, вероятно, и был Микола Перетятько — староста соседней Полтавки. Корнуэлл сидел рядом с атаманом. Выглядел он встревоженным и на приветствие сыщиков ответил лишь кивком головы. Глухарь и Ахмат Пристроились прямо на полу у порога…

Алексей сел на лавку рядом с Гаврилой, а Иван подошел к столу атамана. Никита Матвеевич был крайне расстроен.

— Гляди, Иван Лександрыч, — кивнул он на лежащее прямо на полу тело. Оно было закрыто простыней, которая лишь по краям оставалась белой, настолько пропиталась кровью. — Вот привезли!

Шаньшин поднял простыню за край. Корнуэлл сморщился и отвернулся. Алексей в изумлении поднялся на ноги. Такое он видел впервые. Тело Голдовского напоминало муляж в зале анатомического музея. Тот самый, который должен наглядно показывать строение мышц… С переводчика, похоже, содрали кожу, ударила в голову первая мысль. Тошнота подступила к горлу сильнее даже, чем в прошлом году, когда он доставал из бурелома в Тесинске растерзанные медведем трупы преступников. Но он сумел справиться со спазмом и даже не закашлялся.

— Вон оно что! — произнес Иван задумчиво и склонился над трупом. — Я про такое слышал! Эх, Иннокентий Владимирович, Иннокентий Владимирович, разве ж ведали вы, какую лютую смерть примете?! — произнес он укоризненно и посмотрел на Полякова. — Алексей, подойди! Надо будет протоколом оформить осмотр трупа. Думаю, даже фельдшера не придется приглашать, чтобы установить причину смерти.

Давай, занимайся, — он хлопнул Алексея по плечу, — а я опрошу хуторян. — Он повернулся к Миколе:

— Ну, кто первый?

— Его собаки обнаружили! — пояснил угрюмо Перетятько. — Мы их завсегда вперед подвод пускаем, чтоб зверь ушел, если что! А тут только Кызыр перевалили, они такой рев подняли, да еще с подвывом, что мы даже не поняли, кого держат-то? Ружьишки подхватили, и в тайгу. А он вот тебе, на березе висит. За руки и ноги его привязали. — Староста перекрестился. — Что твой кусок мяса. На спине только кожи и осталось с ладонь, не больше. — Он поднял глаза от тела, лежащего на полу. — Это что ж деется? Так они всякого приговорят…

— Никита Матвеевич, где я тут могу свидетелей опросить? — прервал его тираду Иван. — И желательно, чтобы никто нам не мешал!

— А в канцелярию пройдите, — Шаньшин распахнул дверь в соседнюю комнату. — Там и чернила, и бумагу найдете. Опрашивайте, сколько душа пожелает.

— Староста — со мной, остальные дожидаются, пока не позову, — приказал Иван мужикам, которые покорно закивали головами и проводили их испуганными взглядами, словно уже наперед определили себе место в арестантской.

На пороге Иван оглянулся.

— Никита Матвеевич, казаков отпусти, а сам останься.

Англичанина предупреди, чтобы из станицы до тех пор ни ногой, пока все до конца не опишем. И ты, Гаврила, не уходи.

Разговор есть. — Он прошелся быстрым взглядом по фигуре молодого урядника и скрылся за дверью канцелярии.

Алексей склонился над трупом. То, что ему показалось поначалу грязью, на самом деле было мошкой, прилипшей к окровавленному телу.

— Надо же, сколько ее! — посмотрел он на атамана. — Выходит, даже у мертвого кровь сосут?

— Оне его не сосут, Лексей Дмитрич, — усмехнулся Гаврила, — оне его сожрали!

— Как это сожрали? — поразился Алексей. — Такая мелочь?

— Мелочь, а жадная! — вздохнул атаман. — Мужики вон рассказывали, что он весь, как под шубой, был, так мошка обсела. Часа четыре он, видно, голяком висел, да ему и двух бы хватило. Шкура-то у него тонкая, городская…

— Постой, постой, — Алексей помотал головой, будто это могло прояснить положение. — Объясните наконец, что произошло с Голдовским? И почему вы так уверены, что это он? — Он с сомнением посмотрел на изъеденное, безобразно раздутое лицо трупа, слипшиеся от крови волосы. Понять, какого они цвета, было невозможно, разве что голову помыть?

Атаман молча положил на стол очки. Их стекла и оправа тоже были в крови, но они были явно те самые, с круглыми стеклами, которые Алексей лично видел на Голдовском еще в Североеланске. Крыть было нечем… Перед ним лежал окровавленный труп человека, принявший самую лютую смерть, с которой Алексею когда-либо приходилось сталкиваться.

— Все-таки поясните мне, что произошло на самом деле? — попросил он и опустил простыню на то, что несколько часов назад было мужским лицом.

— А что объяснять, — махнул рукой атаман, — тут испокон веку такое творится. В последнее время, правда, редко… — Он вздохнул и перекрестился на образ Николая-угодника, висевший в переднем углу. — Раздевают догола, если хотят с кем расправиться, и привязывают к дереву. Мошка прилипает сразу. Рот у этого, — кивнул он на труп, — тряпкой забили, чтобы криков не слышно было, а так человек, говорят, почище сохатого на реву голосит. Мало кто больше часа выдерживает.

От боли сердце заходится. Да и сам посуди, Лексей Дмитрич, собака за ногу хватит, и то заблажишь дурниной, а тут заживо кожу грызут… Мошка — тварь зловредная! Цапнет раз, ранка с неделю не заживает, а чешется как! Страсть прямо!

Алексей недоверчиво покачал головой.

— Не может быть! Она ж, как мак, мелкая?

— А ты, мил-человек, перед дождем в тайгу сунься, — подал голос один из мужиков, — только накомарник не надевай. Посмотришь тогда…