– Видишь? – рука Ойгена так и лежит на плече. – «Медоеды» успешно перестроились и бегут в заготовленную брешь.

– Вижу, – бездумно подтверждает язык, а глаза любуются совершенством редкой даже для Торки атаки.

Бергеры, отходя, уже полностью разорвали строй и теперь загибают свои ряды, создавая для прущих вперед китовников некий коридор, а те с разгона в него влетают… Нет, высокий офицер останавливается, явно пытаясь сообразить, что все это означает. Машет шпагой, потом шляпой и наверняка орет. Кто-то слышит и оборачивается, кто-то замирает на месте…

– Похоже, – зло смеется Ариго, – сейчас они поймут. Всё и сразу.

– И это будет их последнее понимание. – В голосе Райнштайнера прорезается церковная торжественность. – Ульрих-Бертольд уже здесь. Прости, я должен отдать некоторые распоряжения.

Как и откуда появился Катершванц, Жермон проглядел, но кряжистая фигура в кирасе и шлеме не могла принадлежать никому другому. Великий воитель возвышался на опустевшем пространстве в полном одиночестве. Несущиеся во весь опор «медоеды» были от него шагах в десяти, дриксы – в двадцати, и при этом они топтались на месте. Сражение на окружающих холмах продолжало ворочаться и реветь, но Ариго показалось, что мир стих и замер. Что-то должно было произойти, и оно произошло!

Ульрих-Бертольд воздел, именно воздел, а не просто поднял над головой ведомый всем воителям по обе стороны Торки шестопер. Замер. Резко ткнул реликвией в сторону врагов. Подоспевшие «медоеды» ответили слитным ревом, и Ужас Виндблуме сорвался с места. Наверняка он сейчас рычал, как тогда, у Болотного; Жермону, во всяком случае, отчетливо слышалось низкое «Аг-мар-рен!» Хотя это наверняка кричала память.

– Аг-мар-рен!

Опомнившиеся горники пробуют что-то заорать в ответ и рвутся навстречу, но набрать разгон уже не успевают.

– Аг-мар-рен!

Черный поток врывается в живое ущелье, обрушивается на застрявшую в нем серую погань, сносит ее, катится вперед. Лавина, обвал, сель, все сметающий на своем пути – вот что такое атака бергеров. Пространство, что китовники отвоевывали полчаса, отбивается назад в считаные минуты, и вот уже их задние ряды, пятясь под давлением отходящих передних, ныряют вниз, на ледяные склоны. Серая река распадается на пруды, лужи и капли, которые Ульрих-Бертольд со своими «медоедами» смахивают на бегу; успех из центра волной распространяется в обе стороны по всей линии схватки, где бирюзовые бергеры, пусть и не так быстро, как черные, но идут вперед. Уверенно и неотвратимо.

– Господин маршал, господин генерал, – незнакомый капитан в мундире с алой оторочкой изо всех сил старается не коситься на сражение. – Полковник Мениго с двумя мушкетерскими полками прибыл и ждет приказа.

– Вы поступаете в распоряжение генерала Райнштайнера, – который, оказывается, вернулся, а ты и не заметил.

– Я благодарен за предоставленную возможность развить успех, – заверяет Ойген и переходит к делу. – Капитан, передайте полковнику Мениго, чтобы разворачивал свои полки по обе стороны вот от этого оврага. Приказ на начало атаки он получит позже.

Капитан убегает к Мениго. Вроде и отвлеклись всего ничего, а последние горники в центре уже сброшены вниз, да и повсюду, насколько удается разглядеть, серо-черная тина стекла почти к самому подножию гряды, но и там ей делать нечего!

Ульрих-Бертольд, которого невозможно не узнать даже издали, сносит широким махом сразу двоих замешкавшихся, на мгновение поворачивается к своим и, крутя шестопером над головой, бросается дальше. Сразу за ним скачет долговязый парень в обычной торской куртке, но с широким малиновым кушаком, следом ломятся «медоеды», оставляя после себя вершину холма, сплошь покрытую телами в горных мундирах.

– Ну, удачи воителю, – Ариго перевел дух и к своему стыду понял, что хочет даже не есть – жрать! – Пусть и дальше будет не хуже!

– С учетом присланных тобой подкреплений дальше может быть только лучше, – в голосе Ойгена слышится полное удовлетворение. – Я не ошибся, доверяя опыту и репутации Грозы Виндблуме. И я не ошибся, рассчитывая на тебя, прими мою благодарность.

– Не за что. – Жермон в глупой надежде сунул руку в карман, но там не нашлось даже сухаря. – Ойген, представляешь, мне пару раз показалось, как Ульрих-Бертольд кричит «Аг-мар-рен». Наверное, это память Мельникова.

Конечно, память; причем страшная, они там все собирались умирать, вот и запомнилось… Яркий нестерпимый свет, рев врубившегося в дриксенские ряды барона, рвущийся со своего шеста бирюзовый с золотом флаг. Сколько битв повидал выплывший из седой древности бергерский кораблик, сколько еще увидит?

– Ты поэт, Герман, а после женитьбы стал поэтом вдвойне. – Странное дело, но Райнштайнер кажется… смущенным? – Разумеется, ты слышал на самом деле, но не Ульриха-Бертольда, а меня.

1 год К.В. 1-й день Зимних Скал

Низкое солнце намекало, что нужно поторапливаться – на завершение бранных дел времени осталось уже совсем мало. Как, честно говоря, и сил.

Колонна сводного – Руппи не мог решить, «ландхутско-вернегеродского»… или наоборот – «вернегеродско-ландхутского» полка шла залитыми закатной кровью пустошами, завершая, как пишут удалившиеся от дел зануды, «свои многообразные ратные труды». Куда уж многообразнее! Сходились с вражеской конницей лоб в лоб, штурмовали и защищали батарею, стреляли из захваченных пушек. И напоследок – гоняли по стылым буеракам вражескую пехоту, чтобы побыстрей отступала именно туда, куда нужно.

Да, они устали как последние собаки, даже те, кто не был ранен, а таких не набиралось и половины. Остальные умудрялись держаться в строю – кто из дикого упрямства, кто – благодаря помощи товарищей, а кто и вовсе привязав себя к седлу. Как говорится, потрудились во славу кесарии, и трудно сказать, какой из соперничающих полков проявил себя лучше. Только гордиться и делить славу – это потом, сейчас хочется выйти, наконец, к своим, спешиться, размять ноги… Мерно рысящий по, к счастью, неглубокому снегу Морок, и тот не имел ничего против отдыха и хорошей порции овса. Вымотанный мориск был на диво спокоен, еще более вымотанному всаднику предаваться мечтам о кровати или хотя бы о костре и глотке касеры мешали эйнрехтцы с горниками, вернее, то, что кто-то из недобитой сволочи вполне мог оказаться поблизости. Злобного омерзения, возвещающего о приближении белоглазых, Руппи не чувствовал, но бывают и просто враги.

Отвлекать Ворона от затянувшейся беседы с отцом Луцианом не хотелось, а тревожно было; Фельсенбург вертел головой, пока не заметил на ближайшем взгорке Краба, а значит, и опекающего уставшую колонну Штурриша.

Недоверчивый капитан то и дело обегал окружающий пейзаж подозрительным взглядом, но болтать это ему никогда не мешало.

– Думаете, нападет кто? – не стал ходить вокруг да около Руперт.

– Вряд ли, господин полковник. Но одиночки и мелкие шайки запросто могут тут шастать. Напасть не нападут, так ведь и просто издали пальнуть могут. Кто сдуру, кто со страху или еще как. Попадут – обидно будет.