И по мере приближения к Москве все нетерпеливее билось сердце князя Василья: в одиночестве он опять вернулся к мысли, что достоверно и ценно в жизни только личное счастье, которого вжадало его сердце, как елень воды источника лесного, и что счастье это надо взять, по-видимому, с бою. Да, он вырвет Стешу из злой паутины, в которой запуталось ее сердце, и насильно даст ей свободу любить и быть любимой!..

Первое, что он, подъезжая к дубовым воротам богатой отцовской усадьбы, увидел, был безобразный, точно окровавленный лик Митьки.

– Батюшка боярин, князь ты наш хороший… – сразу заныл тот. – А мы, рабы твои, уж и не чаяли видеть светлые очи твои, кормилец! Милостыньку-то убогому…

Князь Василий соскочил с коня, бросил поводья отрокам и подошел к нищему.

– А я который день караулю уж тебя, княже… – таинственно заговорил тот. – На этой неделе княгинюшка наша к Троице помолиться надумала. Она уж и уехала бы, да мамушка ее, Ненила, старица преподобная, нарочно все задерживала, тебя поджидаючи… Я, как вызнаю день, прибегу упредить тебя…

Князь, нахмурившись, бросил денег уроду и поднялся на резное крыльцо, на котором уже поджидал его старый отец. Он обнял сына, расспросил его о здоровье, о поездке и небрежно уронил:

– А что этот Митька подлый все к тебе лезет, сынок?.. Последние дни он ровно вот пришит к усадьбе… Чего ему тут надобно?..

– Чего всем, батюшка, денег… – улыбнулся князь.

– Ну, ну… Это я так только, к слову… – сказал отец и другим тоном прибавил: – Я так и думал, что ничего у вас с Казимиром не выйдет. Ведь это только званье одно, что он государь. Какое уж тут государство, коли он над тремя народами-ворогами сидит? Да и веры опять двои. Тут только того и гляди, как бы престол-то из-под ж… не выскочил… Вот Гедимин, прадед наш, тот владыка был!.. Ну, иди, иди, приберись с дороги да и хлеба-соли домашней откушать. А я тебя подожду: поедим вместе, а потом и к великому государю. Заждался он вас…

Когда посольство представило Ивану отчет о своем деле, он одобрительно кивнул головой: то, что посольство никаких результатов не дало, и было ему более всего на руку. Он чувствовал, что пора от слов переходить к делу; и все раскидывал умом, как лучше за дело взяться. Ведь если пока «всея Руси» на словах, то надо добиваться, чтобы «всея Руси» было и на деле…

Когда вечером князь Василий возвращался от великого государя, Митька осторожно поманил его из-за угла церкви Спаса на Бору.

– Старый князь, родитель твой, уж грозился собаками меня затравить… – ощерился он всеми зубами. – Что ты, говорит, все вокруг моих хором липнешь?.. Вот истинный Бог!.. И подогом во как по плечам огрел… Так вот здесь, за Божьим храмом, и скрываюсь. Ненилушка, Божья старушка, велела передать тебе, княже, что в четверг поутру княгинюшку повезут к Троице на богомолье… А там-де наш князь как знает…

Князь, думая, опустил голову. Что-то противилось в нем всей затее этой, но нельзя было и так в воздухе без конца висеть…

– Можешь ли ты мне к четвергу ватагу людей подходящих на Троицкую дорогу вывести?.. – усилием побеждая внутреннее противление, сказал он. – Чтобы все в саадаках были…

– Ох, батюшка князь, да чего в Москве за деньги нельзя? – ощерился Митька. – Были бы деньги, а то враз все будет…

И князь, бледнея от волнения, коротко передал ему давно обдуманный план похищения.

– Понял, милостивец… Все понял… Как приказываешь, так все и будет…

– Вот тебе на дело… – сказал князь, подавая ему тяжелый кошель свой. – А сделаешь дело, будет еще… Но помни: ежели хошь один воробей на крыше узнает, ходить тебе по Москве без головы!.. Иди…

– Княже, милостивец, батюшка… Да Господи помилуй… понимаем…

– И понимать ничего не смей!.. Иди…

Митька впритрусочку пыльной, духовитой улицей поплелся к Фроловским воротам. «Горячку пороть нечего… – думал он. – Но и волосянку тянуть не приходится…. С этими деньгами можно просто тигаля из Москвы задать: князь Василию, милостивцу, нож в бок, княгинюшку поперек седла – и ходу… С деньгами жить везде можно…» Он ощупал за пазухой тяжелый кошель. «Ай, Митька, ну и голова!..» Он представлялся теперь себе очень умным человеком…

– Ты!.. – строго окрикнул его молодой голос. – Чего под коня лезешь?..

Он испуганно отскочил в сторону: то был молодой князь Холмский. Богатый наряд его резко подчеркивал его бледное, потухшее лицо. За ним спели его охотники. По всему видно было, что они сделали неблизкий путь. Митьку точно осенило.

– Батюшка князь, милостивец… – закланялся и заскулил он. – А я сколько время уж тебя выглядаю… Кормилец ты мой…

– Чего тебе еще? – нахмурился князь Андрей. – Нужно милостыни, так на двор иди…

– Нет, нет, дельце к тебе есть, княже… – таинственно и страшно подмигнул Митька своими кровавыми глазами. – Словечко тебе сказать надо…

– Что еще там у тебя? – недоверчиво спросил князь.

Он сделал знак своим охотникам, чтобы они ехали домой – хоромы его были рядом, – а Митька, опять подмигнув, ближе подошел к коню, который грыз в белой пене удила и косил на урода горячим глазом. И с первых же слов урода князь побелел…

– Вот, княже, батюшка, кормилец ты наш, дела-то какие завязываются!.. – говорил Митька, и весь вид его был таков, словно он каждый миг ждал плети. – Как же, думаю, не скажу я князю, когда я его княгинюшкой только и на белом свете жив?.. Ну, слюбились там, пущай, дело молодое, но как же мне благодетеля-то моего не остеречи? Только ты уж мотри, княже, не выдай как меня… Мы люди маленькие, и нас всякий враз слопать может. А я уж буду служить тебе всей душой…

Князь Андрей швырнул ему кису с деньгами.

– Пошел прочь!.. – сказал он. – И чтобы я тебя больше не видел!

– Ах, батюшка… Княже, родимый!.. – будто бы страшно перепугался Митька. – Да не тревожь ты так сердца своего ретивого!.. Ведь я сам там буду, я поберегу княгинюшку-то… Я ветру дохнуть на нее не дам, а не то что.

Митька понял, что он увлекся и переиграл: золота, знамо дело, прибавилось здорово, но княгинюшку-то теперь, пожалуй, и не ухватишь… Погано дело!.. И он, ничего не видя, поплелся в кабак…

Князь Андрей уже не слышал его. В душе его была боль смертная. Он ждал все, надеялся, что наваждение пройдет и Стеша вернется к нему. И она сказывала тогда, что ничего между ней и князем Василием не было, а этот бродяга говорит, что князь Василий с ней в саду у них видается. И опять это богомолье – с ее это ведома или нет?.. А ведь он чистоте ее милой верил…

На дворе залились собаки, загремели цепи их, и отроки, выбежав, приняли коня…

Он сказался больным и, велев никого не пускать к себе, лег. «И как князь Василий, с которым он жил душа в душу с детских лет, мог все же решиться на такое дело? И как помешать им? Ну, вмешается он, расстроит у них все, а дальше что? По-прежнему все трое несчастными останутся. И теперь Стеша хоть жалеет его, а тогда, может, и возненавидит навсегда. Но, – страшной усмешкой усмехнулся он, – не передать же, в самом деле, князю Василью свою венчанную жену: на, мол, бери… А почему бы и нет? – встала мысль. – Пусть хоть она будет счастлива…» Но сердце дымилось, точно дымами пожарными, ревностью, и он чувствовал, что на это его не хватит…