Апофеозом расправ с пленными участниками Белого движения, без сомнения, стала крымская бойня осени 1920 года. При отступлении армии Врангеля и эвакуации ее из Крыма многие офицеры, поверившие объявленной большевиками амнистии (подписанной к тому же в воззвании служившими у красных царскими генералами во главе с самим Брусиловым), остались на полуострове в надежде на милость победителей и в наивной убежденности, что после войны Советской России понадобятся их услуги в формировании новой армии. Чем обернулся этот кровавый фарс, известно: тысячи таких офицеров расстреляны и изрублены шашками по крымским оврагам, аресты и расстрелы на полуострове шли до конца зимы 1921 года. Офицеров цинично приглашали «на регистрацию», явившихся чекисты целыми этапами вывозили за город и расстреливали, вслед за офицерами начали чистить и обывателей Крыма, а также тех беженцев, кто стекался сюда от прелестей советской власти в годы нахождения в Крыму армии Врангеля.

По разным источникам, в ходе крымской бойни уничтожено от 30 до 80 тысяч человек, хотя и эти данные считаются неточными. Когда на Западе русская эмиграция устами журналиста Бурцева заявила о 15 тысячах расстрелянных ЧК в Крыму, даже этой цифре утонченные европейцы отказывались верить, а оказалось, что жертв было значительно больше. Позднее русский писатель из эмигрантов Иван Шмелев в показаниях на Лозаннском процессе, где судили эмигрантов за убийство советского посла Воровского, заявил, что сами большевики считают расстрелянными в Крыму 56 тысяч человек, а по данным белоэмиграции – их было вообще около 120 тысяч. В числе этих десятков тысяч безымянных жертв был расстрелян и сын Ивана Шмелева, молодой белый офицер, не успевший эвакуироваться с Врангелем, ему и другим жертвам крымской трагедии Шмелев посвятил свое «Солнце мертвых». Но ведь даже минимальная озвученная цифра в 30 тысяч жертв крымских расстрелов кажется ужасной. За городом ЧК огородила тогда целые участки, куда массово свозили обреченных на расстрел, во дворе ЧК в Симферополе тоже расстреливали каждую ночь. Кстати, председателем ЧК в Симферополе был тогда молодой революционный матрос Иван Папанин, будущий географ и исследователь Арктики начинал свою советскую карьеру именно таким образом.

И сотрудники ЧК в этом жертвоприношении в Крыму остатков самой боеспособной среди белых армии Врангеля были на первых ролях. Главными виновниками этой бойни и клятвопреступления большевиков называют главу Крымского ревкома Белу Куна и командира штурмовавших Крым частей Красной армии Фрунзе, как и комиссара РВС на Южном фронте Гусева (до того некоторое время возглавлявшего Разведупр в РККА), но самую грязную работу делали сотрудники ЧК Южного фронта. Такие, как Ефим Евдокимов, получивший от советской власти награду за эти крымские расстрелы. Ужас этой гекатомбы в Крыму заставил скрывать ее подробности и масштабы даже самих большевиков, поначалу подобной беспощадностью к врагу в годы Гражданской даже гордившихся. Уже в 1921 году даже среди членов Совнаркома пошли споры о правомерности такого чудовищного обмана, ведь поверили обещаниям и остались в Крыму не самые идейные бойцы Белого дела, а по большей части только сочувствующие ему или затянутые в водоворот Гражданской войны люди. Даже Дзержинский тогда высказал недоумение этой уловкой, недостойной, по его взглядам, большевиков, хотя на дальнейший карьерный взлет в ВЧК Евдокимова и других крымских расстрельщиков это не повлияло.

И среди героических страниц Гражданской войны бойню в Крыму уже в 20-х годах предпочитали не упоминать ни в официальной истории, ни в литературе. И долгие годы граждане СССР могли только где-то между строк увидеть намеки на этот страшный расстрел, как в словах красного ветерана у Есенина в «Руси советской»: «Уж мы его и этак, и разэтак, буржуя энтого, которого в Крыму», или в других есенинских строках, с виду истерично-веселых, а внутри явно горько-печальных: «Офицерика, да голубчика, шлепнули вчера в Губчека, грянул «яблочко» молодой матрос: мы не так еще подотрем вам нос».

Полновесные же стихи о трагической бойне в Крыму очевидца тех событий поэта Максимилиана Волошина советским людям были вообще неведомы, они до нас дошли только с крушением идеологических догм в истории и литературе, сразу опалив дыханием ужаса от всего происходившего там:

Восточный ветер выл в разбитых окнах,

А по ночам стучали пулеметы,

Свистя как бич по мясу обнаженных

Мужских и женских тел…

Зима была в тот год Страстной неделей,

И красный май слился с кровавой Пасхой,

Но в ту весну Христос не воскресал.

Обычно в рассказе о крымской бойне сдавшихся белых, одной из самых трагических страниц Гражданской войны, упоминают в качестве самого страшного персонажа Розалию Залкинд (Землячку), затмившую в этой резне своей жестокостью многих мужчин-чекистов. Это тоже новая страница истории спецслужб России, открытая ленинской ВЧК, в царское время женщины в таком количестве в тайных службах империи не служили, и даже в разведке такие, как Доротея Бенкендорф (Ливен), были единичными персонажами, почти как девица-гусар Дурова в царской кавалерии.

В органах ЧК же при пропагандируемом ленинцами активном равноправии полов дамы-чекистки временами занимали очень высокие должности. Как наводившая ужас в Украинской ЧК Эльза Грундман – «товарищ Роза», ей тогда первой из женщин-чекисток Дзержинский вручил знак «Почетный чекист». Грундман кроме зверств при допросах в Украинской ЧК действительно отличалась отчаянной смелостью и на фронтах Гражданской войны. По приказу начальника оперативного отдела Украинской ЧК Евдокимова она в 1919 году лично внедрялась в банду «зеленого» атамана Лихо под Винницей, застрелив затем Лихо и сбежав из банды, в 1931 году на работе в советском ГПУ женщина по прозвищу Боевая Эльза и первая дама – «почетный чекист» покончила с собой на почве депрессии.

Или возглавлявшая несколько месяцев в конце 1918 года ЧК в Петрограде Варвара Яковлева – единственная женщина в главной коллегии ВЧК за все время ее существования в 1917–1922 годах. По жуткому совпадению точно так же Варварой Яковлевой звали монахиню-мученицу из Марфо-Мариинской обители, которую коллеги Яковлевой-чекистки из Пермской ЧК бросили живой в нутро шахты в Алапаевске вместе с великой княгиней Эллой Романовой. Или отличавшаяся особой жестокостью при допросах Софья Гертнер в Петроградской ЧК – печально известная Сонька Золотая Ножка. Или Вера Брауде в губернской ЧК Казани. В деникинской следственной комиссии о злодеяниях большевиков особо упомянуты за свой садизм киевская чекистка Эда Берг и чекистка Ревекка Майзель (она же Пластинина) – супруга начальника Особого отдела ВЧК Кедрова. В Одесской ЧК некая Дора Евлинская считается лично расстрелявшей более 300 офицеров, а девушке было только девятнадцать лет – еще одна жуткая искореженная жизнь эпохи революции и Гражданской войны, безрассудно отнимающая чужие жизни. Такой же персонаж в лице вчерашней юной гимназистки Розы Бух зверствовал в те годы в Уральской ЧК.

Были еще Стасова, Громова, Бош, Ашихмина и другие чекистки женского пола, не уступавшие в жестокости мужчинам. Евгения Бош одно время возглавляла Пензенскую губернскую ЧК, откуда Москва ее отозвала после жалоб на ее изощренную и часто безмотивную жестокость. Не меньше мужчин зверствовала в Крыму и чекистка Антонина Нимич, лично стрелявшая и топившая с камнем на шее в море офицеров. Известна и чекистка венгерского происхождения Ремовер из мадьяр-интернационалистов, лично в Одессе расстрелявшая более ста приговоренных, позднее сама советская власть признает ее психически невменяемой и отправит на излечение.