— А что тебе приятно слышать?

— «Джакомо, ты трахаешь как бог». Ладно, я пошутил. В общем, не так уж много таких слов. Скажем, моя любимая фраза звучит так «С тобой я могу быть сама собой». Когда я ее слышу, мне всегда очень приятно.

— А с тобой и в самом деле легко. По крайней мере, не возникает ощущения, что тебя постоянно оценивают. Так, значит, ты такой со всеми? Вот возьму и признаюсь тебе, что вчера я сказала себе: «Микела, этот парень на самом деле очень милый».

— Ты хочешь меня поддразнить? В тебе меня это раздражает, только, пожалуйста, не злоупотребляй моим к тебе отношением. А почему ты вдруг решила, что я милый? Что тебе нравится во мне?

— Какой же ты зануда, а! Во всяком случае, мне нравится, что ты не выставляешь напоказ свою образованность.

— В каком смысле?

— Да в самом прямом. С тобой не надо быть заумной. Какая есть — такая есть.

— А что тебе нравится в мужчинах?

— Кажется, ты уже спрашивал.

— Подведи итог.

— Мне нравится, когда мужчина меня удивляет. Когда он в состоянии поразить меня, выбить из колеи. Многие мужчины после непродолжительного знакомства становятся похожи на заезженную пластинку…

— Что это значит?

— Ну, ты точно знаешь, какая песня последует за первой, и, когда она заканчивается, ты уже начинаешь напевать вторую. Бывает, мужчина только начинает говорить, а ты уже знаешь, что он скажет в конце. Даже занимаясь любовью, он целует тебя, гладит, а ты уже знаешь, где через мгновение будет его рука. Погоди, дай подумать… Мне нравятся мужчины, которые в первый же вечер дают тебе понять, что ты им нравишься, но не лезут напролом.

Я тотчас подумал о нашем первом вечере. Я не пытался добиться ее с места в карьер, но, кто знает, дал ли я понять, что она мне нравилась.

— Мне нравятся мужчины, которые догадываются, когда мне хочется побыть одной. И мне очень не нравятся ревнивые мужчины. Меня радовало только одно проявление ревности — со стороны своего отца, когда я поздно возвращалась домой. В такие минуты я чувствовала себя его женщиной. Есть еще одна вещь, которая мне нравится в людях вообще, а не только в мужчинах, только я не знаю, как тебе объяснить…

— Это что-то особенное?

— Да нет, ничего такого… Вот что ты понимаешь под словом «мы»?

— Мы — это ты и я, мы — это я и мои друзья, я — это я и моя семья…

— Правильно, — перебила меня Микела, — но — это еще и масса незнакомых людей, которые я окружают, включая даже тех, кто еще не родил… Так вот, я ценю людей, которые ощущают себя частью человечества. Немного высокопарно, но ничего не делаешь…

Микела, как в кино, попросила меня помочь ей расстегнуть молнию на платье. Я собрал ее волосы и приподнял их вверх. Эта сцена тоже отпечаталась в моей памяти и даже сегодня без особых причин встала у меня перед глазами. Нежная шея, руки, которыми она поддерживает волосы, и сияющая белизна спины… Мне казалось, что я вижу картину Эгона Шиле, одного из лучших, на мой взгляд, экспрессионистов…

Я всегда гадал, может ли мужчина, расстегивая молнию на платье, не целовать и не покусывать женщине плечи и шею. Я этого не сделал. Я остался лежать рядом с Микелой в постели и ждал, когда она заснет.

Я хотел уйти сразу после ужина, но она попросила меня остаться и дождаться, когда она заснет.

— Расскажи мне что-нибудь.

— Что именно?

— Придумай какую-нибудь историю.

Я немного помолчал, а потом начал выдумывать на ходу. Я говорил с закрытыми глазами, пытаясь представить себе вымышленные события, и нежно поглаживал ее по голове.

Скоро она заснула. Я продолжал ласкать ее и незаметно для себя тоже заснул. Такое бывает. Потом я проснулся, поднялся с кровати и пошел умыться. Я взял фломастер и написал на керамической плитке ванной: «Это так прекрасно — бродить с тобой по твоим любимым местам». Ниже, чтобы не напухать ее своей патетикой, я добавил: «Фломастер можно стереть, но память — никогда».

Одевшись, я долго смотрел на спящую Микелу. В наушниках моего плеера звучала песня Creep группы Radiohead. Я не сдвинулся с места, пока она не закончилась. Микела была, как ребенок. Особенно выражение ее лица, ее рука, поднесенная ко рту… Я смотрел на нее, слушал музыку, а в голове у меня вертелось: кто ты? какая ты на самом деле? почему именно ты? почему именно сейчас? почему с тобой я становлюсь другим человеком; почему мне кажется, что именно также и должно было случиться? С какой радостью я бы приласкал ее в эту минуту, если бы не боялся разбудить…

Когда я вышел на улицу, уже светало. В наушниках теперь звучала мелодия NiceDream. На небе все сильнее проступала голубизна, вытесняя звезды. Утро выдалось довольно прохладным, но прохлада бодрила, и мне было хорошо. Мне всегда хорошо, когда я брожу по Нью-Йорку. Иногда меня охватывает ощущение, что на его шумных улицах теряется какая-то часть меня, а сам я иду навстречу своей судьбе, своему новому «я». Может быть, из-за того, что я видел этот исполинский город в тысяче фильмов, его удивительное разнообразие всегда приводит меня в хорошее настроение. В то утро мне казалось, что я рождаюсь заново, я ощущал себя чистым, как ребенок. Наверное, святой Павел назвал бы такое состояние метанойя — изменение ума. Я и в самом деле чувствовал, что изменился, как при духовном перерождении. В последние дни мне пришлось расстаться с доспехами, которые на прежнем этапе моей жизни помогали побеждать в битвах. Есть люди, которые не могут прикрыть себя щитом, есть люди, которые без щита не сделают ни шагу. Теперь я обойдусь без щита, Я хочу, чтобы меня переполняли эмоции. Доспехи мне больше не нужны. До встречи с Микелой я жил так, словно жизнь была игрушкой, спрятанной в коробку, и я все никак не мог набраться смелости; чтобы открыть ее. А теперь? Что теперь? Как случилось, что сейчас у меня появились новые ощущения? Могут ли два человека решить, что они будут любить друг друга и что они будут счастливы вместе? Но все дело в том, что мы с Микелой не принимали никакого решения, мы… просто искали друг друга. С самого начала среди множества народа я приметил в трамвае именно ее. Все остальные люди для меня как бы носили маски, только у нее было лицо. Быть может, весь секрет в том, что надо раскрыть свои чувства хоть на секунду? На скалах вдоль горных дорог иногда начинают расти деревца. Я был скалой, в которой проросло дерево. В небольшой расщелине моей души пустило корни любопытство, а уже оно породило эмоции. Все другие мои романы были похожи на красивый букет цветов, который приносят в дом и ставят в вазу. Каждый день в вазе меняют воду, но цветы постепенно начинают увядать. Микела была живым цветком, деревцем, которое шло в рост.

В то утро в Нью-Йорке я почувствовал себя свободным человеком. Все, что окружало меня, казалось мне необычным, никогда прежде не виденным. Мне казалось, что я смогу сделать все, что задумаю. Я смогу распоряжаться своей жизнью, своей судьбой. Все было в моих силах.