— Полагаю, ей потребуется много времени, чтобы излечиться, Смоуки. Она может молчать несколько лет. Самое лучшее, что вы для нее можете сделать, вы уже делаете. Просто будьте рядом. Не пытайтесь говорить о том, что случилось. Она еще не готова. Сомневаюсь, что это случится скоро.

— Правда? — Голос у меня унылый. Глаза у него добрые.

— Да. Послушайте, сейчас для нее главное — знать, что она в безопасности и что вы рядом. Жизнь будет продолжаться. Ее вера в основные для ребенка вещи — что родители всегда придут на помощь, что дом защитит от беды — была разбита. Причем ужасным способом. Понадобится время, чтобы вернуть эту веру. — Он бросает на меня многозначительный взгляд. — Уж кому, как не вам, это знать.

Я глотаю комок в горле. Киваю.

— Поэтому я советую: не торопите ее. Наблюдайте за ней, будьте рядом. Мне кажется, вы поймете, когда можно будет с ней об этом говорить. Когда же это время наступит… — Он вроде как колеблется, но только на мгновение. — Когда это время наступит, дайте мне знать. Я буду рад порекомендовать специальную терапию для нее.

— Спасибо. А как насчет школы?

— Нужно подождать. Сейчас главное — ее умственное здоровье. — Он морщится. — Трудно предсказать, что произойдет на этом фронте. Вы знаете клише: дети очень лабильны, и это правда. Она может вернуться к прежней жизни и продолжить учебу в школе. А может… — Он пожимает плечами. — Тогда ей придется проходить школьный курс на дому. Но я должен сказать, что это, по крайней мере на данный момент, самая несерьезная из ваших забот. Главное, чтобы она поправилась. Если я смогу помочь, я помогу.

Я чувствую некоторое облегчение. Передо мной лежит путь, но я не обязана принимать решение в одиночку.

— Спасибо. Правда.

— Как насчет вас? Как ее присутствие сказывается на вашем душевном состоянии?

— Я чувствую вину. Радуюсь. Ощущаю вину за то, что радуюсь. Радуюсь, что ощущаю вину.

— Откуда такие противоречия? — спрашивает он.

Он не утверждает, что глупо мучиться такими противоречиями. Он спрашивает: откуда.

Я приглаживаю рукой волосы.

— Доктор, я напугана, я тоскую по Алексе, я беспокоюсь, что не справлюсь. Выбирайте.

Он наклоняется вперед, внимательно смотрит на меня. Он за что-то ухватился, теперь не отпустит.

— Разберитесь, Смоуки. Я понимаю, факторов много. Много причин для эмоций. Но разбейте это на части, с которыми вы можете справиться.

И когда он это говорит, меня осеняет.

— Все дело в том, что она одновременно Алекса и не Алекса, — говорю я.

Все так просто. Бонни — мой второй шанс на Алексу, на дочь. Но ведь она не Алекса, потому что Алекса умерла.

Не все истины хороши. Некоторые приносят боль. Некоторые служат стартом для марафона, для тяжелой работы. Эта правда наполняет меня пустотой. Как звон колокола в безветренной степи.

Я знаю: если я смогу справиться с этой истиной, мне станет легче. Но усилий потребуется много, усилий, приносящих боль.

— Да, — говорю я. Голос у меня хриплый. Я выпрямляюсь, отталкиваю боль. — Ладно. Сейчас у меня на это нет времени. — Прозвучало довольно грубо. Плохо. Но мне мой гнев еще понадобится.

Доктор Хиллстед не обижается.

— Я понимаю. Только в какой-то момент найдите для этого время.

Я киваю.

Он улыбается:

— Итак, вернемся к моему изначальному вопросу. Что вы собираетесь делать сейчас?

— Сейчас, — говорю я, и внезапно мой голос становится холодным, и вслед за ним холодеет сердце, — я возвращаюсь на работу. И я поймаю человека, который убил Энни.

Доктор Хиллстед очень долго смотрит на меня. Взгляд его напоминает лазер. Он оценивает меня, размышляет, согласиться ли с моим решением. К какому заключению он приходит, становится ясно, когда он открывает ящик стола и достает мой «глок». Пистолет до сих пор лежит в пакете для вещественных доказательств.

— Я подозревал, что вы скажете мне нечто подобное, вот и приготовил пистолет. — Он склоняет голову набок. — Вы ведь сегодня за ним пришли?

— Нет, — улыбаюсь я, — да, частично. — Я хватаю пистолет и сую его в сумку. Встаю и пожимаю руку доктору Хиллстеду. — Еще я хотела, чтобы вы убедились, что я выгляжу получше.

Он немного задерживает мою руку в своей. Я ощущаю мягкость этого человека, она струится из его глаз.

— Вы всегда найдете меня здесь, когда вам захочется поговорить. В любое время.

И тут, надо же, слезы. А мне-то казалось, что с ними покончено. Может быть, это и хорошо. Я не хочу перестать реагировать на доброту, не важно, от кого она исходит — от посторонних людей или друзей.

— Вот в этом здании я работаю, солнышко.

Бонни берет меня за руку и вопросительно смотрит.

— Да, я возвращаюсь на работу. Нужно сообщить об этом начальству.

Она сжимает мою руку. Похоже, она одобряет мое решение.

Мы поднимаемся в офис КАСМИРК. Застаем только Келли и Джеймса.

— Привет. — Судя по голосу, Келли насторожилась.

Джеймс спокойно смотрит на меня.

— Келли, мне нужно сходить к заместителю директора Джонсу. Присмотришь за Бонни? Я быстро.

Келли несколько секунд изучает меня. Смотрит на Бонни и улыбается:

— Как, лапонька, побудешь со мной?

Бонни разглядывает ее, и Келли терпеливо ждет. Бонни кивает, отпускает мою руку, подходит к Келли и берет за руку ее.

— Я очень быстро вернусь. — Я ухожу, понимая, что оставляю их обеих в растерянности. Ничего. Скоро они узнают.

Я иду в офис Джонса, который находится на верхнем этаже. Шерли, его секретарша, встречает меня дежурной улыбкой.

— Привет, Смоуки.

— Привет, Шерли. Босс у себя?

— Сейчас проверю. — Она снимает трубку и нажимает кнопку внутреннего соединения.

Она знает, что он в кабинете. Она имеет в виду, что ей надо выяснить, захочет ли он меня принять. Я не обижаюсь. Думаю, Шерли заставила бы ждать и президента Соединенных Штатов.

— Сэр? Здесь агент Барретт. Угу. Да. — Она вешает трубку. — Заходи.

Когда я прохожу мимо ее стола, она хватает меня за рукав. На ее лице игривая улыбка.

— С возвращением. Да ладно, не удивляйся. Хватит одной извилины, чтобы сообразить, что происходит. Ты здорово выглядишь, Смоуки. Правда, здорово.

— С таким острым умом тебе стоит перейти работать ко мне, Шерли.

Она смеется:

— Нет уж, спасибо. Слишком уж спокойная работа. Здесь куда опаснее.