— Не пора ли, боярин? — Ратибор схватил меня за руку. — Не сдюжат ведь — гляди, какая силища…

— Рано! — отрезал я.

Передние ряды конницы Есугея намертво уперлись в щиты дружинников, но задние все еще летели с холма к мосту и напирали все сильнее, буквально вдавливая собственных товарищей друг в друга. Несущаяся лавина понемногу превращалась в копошащийся стальной муравейник. Не только неспособный как следует атаковать, но и уязвимый для сыплющихся из-за частокола стрел.

И тогда вперед снова двинулась легкая конница. Булгары бесстрашно направляли лошадей прямо в студеную воду и плыли через Вишиневу. Некоторые и вовсе шли вброд — у моста река оказалась не слишком глубокой. Течение сносило конников, многие падали, пронзенные стрелами — но все же упрямо ползли и один за одним выбирались на берег прямо перед наспех построенными стенами. То ли по приказу Есугея, то ли от собственной злости они бросались в бой лишь с одной целью.

Прорваться за частокол. Добраться до спрятавшихся за ним лучников — а потом и до Рагнара с Всеволодом. Разбить строй, дать кешиктенам продвинуться дальше и раздавить остатки защитников Вышеграда. Смести, перерезать, растоптать крохотное войско безумцев, осмелившихся огрызаться самом великому хану.

Но на пути у кое-как переправившейся на тот берег легкой конницы встала стена. Хлипкая, немощная, с зияющими между отточенных кольев просветами. Широкими — но все же не настолько, чтобы в них мог протиснуться всадник. Лошади натыкались на острия и тут же с пронзительным ржанием рвались назад. Подгоняемые криками, они пытались перескочить заграждение с разгона — но лишь висли на кольях, вспарывая животы и сбрасывая седоков, которые поднимались — если могли подняться — и перли дальше уже пешком. Ломая стены, падая со стрелами в груди, опрокидывая и заваливая смертоносные острия собственными телами.

Вряд ли умница-Есугей приказал бы людям жертвовать собой. Скорее степняки сами буквально спятили от злобы и запаха крови — лошадиной и собственной — и теперь остановить их не могли даже грозные крики кешиктенов. Может быть впервые за всю свою жизнь булгары бросали лошадей, закидывали за спины короткие луки, хватались за ножи, топоры и сабли — и шли в бой пешими.

— Вижу, спустил ты проклятых с коней, ярл, — зазвучал за спиной голос Мстислава. — НЕ пора ли и нам ударить?

— Рано! — в четвертый раз повторил я, сам с трудом сдерживая рвущееся наружу желание пустить коня вскачь и ударить в беззащитный тыл. — Жди, княже.

Есугей забрался в мою ловушку с головой — и теперь пришло время ее захлопнуть. Откуда-то издалека, из-за сияющих на солнце булгарских сабель донесся рокочущий крик Рагнара — и небо вспыхнуло огненным дождем. Зажигательные стрелы взметнулись из-за частокола вверх, прочертили в утренней дымке пламенные полосы — и обрушились на мост.

Но не на уже взявшихся за щиты кешиктенов, а на телеги. И те вспыхнули, как спички. Не все стрелы попали в цель — но их было так много, что мои самодельные повозки смерти, этакие сухопутные брандеры, полыхнули одновременно, раскидывая во все стороны горящие щепки и разбрызгивая смолу, которая тут же намертво липла на доспехи кешиктенов. В самом сердце булгарского воинства будто бы разверзся огненный ад. Лошади вставали на дыбы, сбрасывая седоков, и те заканчивали свою жизнь либо под острыми копытами, либо в реке, утягиваемые под воду весом лат.

— Пора! — Ратибор схватился за булаву. — Ну пора же, боярин!

— Рано! — рявкнул я, показав воеводе кулак. — Кому сказано — жди!

Еще немного. Нет, я не ждал, что огонь истребит всю гвардию Есугея — не так уж его было и много. Даже два десятка груженых горючим маслом и смолой телег не совладали бы с самой опасной и дисциплинированной частью булгарского воинства — но достаточно и того, что они отвлеклись, соскребая с блестящих лат полыхающие капли.

На мосту огонь понемногу гас — зато на ближайшем к нам берегу Вишиневы, похоже, только разгорался. Везде, куда падал огненный дождь из обломков, вспыхивала и пожухлая трава. Такой пожар едва ли мог серьезно навредить воинам — но зато пугал лошадей и давал очень много дыма. Седая пелена стремительно густела и наползала на мечущихся на мосту и вдоль берега всадников, скрывая их от нас.

А нас — от них.

— Не пора ли, боярин? — застонал Ратибор сквозь зубы. — Наши гриди ведь там! Хоть и каменецекие, а свои, родненькие…

— А вот теперь — пора! — выдохнул я.

И, рванув из ножен подаренную Есугеем саблю, первым пустил коня в галоп.

Четверть версты мы пролетели в мгновение ока — и незамеченными. Почти вся орда булгар уже стянулась к мосту и за реку, и на этой стороне остались едва ли две сотни разрозненных всадников. Потеряв из виду застрявшего на полыхающем мосту Есугея, они перестали представлять из себя серьезную силу и просто бестолково метались по полю. А те, кто попался нам на пути, умирали быстрее, чем успевали понять, что же случилось, и откуда вдруг появились закованные в латы дружинники на могучих боевых конях.

Я чуть вырвался вперед и едва не снес вдруг вынырнувшего из дымовой пелены булгарина — совсем молодого парня с настолько перепуганным и растерянным выражением лица, что я ослабил пальцы, позволяя сабле чуть провернуться в моей руке. Тяжелый клинок обрушился на меховой шлем — а скорее просто шапку с нашитыми кожаными полосками — плашмя. Всадник выпустил лук и без звука свалился под копыта собственного коня. Сражаться ему сегодня уж точно не светит — может, и уцелеет, если не затопчут и если на то будет воля Великого Неба.

Почти три сотни конных дружинников мчались практически беззвучно — без криков, и выдать нас мог разве что грохот копыт. Который наверняка терялся за воплями на мосту и у стен. Судя по звукам, Рагнар с Всеволодом еще держались — и как держались! Лишь немногие булгары умирали от копий и мечей — остальные или горели заживо, или тонули в реке, или испускали дух с вывернутыми животами, развесив собственные кишки на кольях. Но все равно упрямо лезли вперед, протискивались, заставляя звенеть привязанные к веревкам металлические ложки и колокольчики — и наши лучники били вслепую, на звук. Булгарские стрелы летели мимо или вонзались в укрытия, а склафские — хоть их и было вдесятеро меньше — находили свою цель даже в дыму. Есугей попался в ловушку, и теперь оставалось только ее захлопнуть. Я переключился с «Истинного зрения» обратно на обычное и снова пришпорил коня.

Кешиктены носили шлема с забралами в форме уродливых железных личин, чтобы наводить ужас на врагов — но на этот раз испугались сами. Не могли не испугаться. Мы без единого лишнего звука возникали из пламени и серого дыма, как какие-нибудь духи смерти, и только когда булгары начали один за одним оборачиваться — перестали таиться. Скрываться больше не было нужды, и триста глоток громыхнули одновременно лишь за мгновение до того, как на самое сердце армии Есугея обрушился страшный удар.

— Вперед! — заорал я, поднимая саблю. — За Вышеград!