и, как только я это делаю, получаю хлесткую пощечину. Она бьет наотмашь.

Прикладываю ладонь к щеке, чувствуя во рту привкус крови.

– Пошла отсюда вон. Слышишь меня! Пошла вон.

Серёга, вернувшийся с бутылкой минералки, оттаскивает меня в сторону.

– Что, за сестру заступаешься? А что она натворила, видел? Сколько у входа журналюг? Они все здесь по ее душу! Весь этот цирк из-за нее. И внук мой в коме тоже из-за нее.

– Выбирайте слова, – брат цедит сквозь зубы.

– Не надо, Серёжа, – крепко сжимаю его руку, – не надо. Она права. Я пойду умоюсь, – шепчу и бреду по коридору.

Долго смотрю на себя в зеркало. Убираю отросшие почти до плеч волосы наверх, закручиваю их в тугой узел и ополаскиваю лицо ледяной водой.

Вот бы помогло… умылся – и стало легче. Но не станет. Никогда уже не станет. Атмосфера здесь накаляется с каждой прожитой секундой.

Ванина бабушка права – это я во всем виновата.

Я настолько была увлечена собой и своей карьерой, что не замечала происходящего вокруг. Быть может, говори мы чаще о том, чем он занимается, Ваня бы остался. Не поддался на авантюру, не получил это ранение… если бы…

Это если бы – причина тысячи трагедий и войн.

Ах, если бы…

На город опускается ночь. Обнимаю свои плечи и смотрю в окно.

Не знаю, как тут оказалась пресса, но они откуда-то прознали о том, что случилось. Такая сенсация. Всегда думали – я одиночка, а теперь оказалось, что у меня не просто есть молодой человек, а он еще и в коме лежит.

Какая прекрасная почва для сплетен и желтых статей.

– Ты как?

Серёга подкрадывается бесшумно.

– Нормально… нет, я ужасно.

– Поехали, отвезу тебя в отель.

– Нет. Я останусь здесь.

– Тат…

– Серёж, езжай. Тебе нужно отдохнуть, у нас всех был сложный день.

– Если что, звони.

– Позвоню…

Смотрю на Серёгину спину и, резко развернувшись, срываюсь в палату. Вере Антоновне вкололи успокоительного, и теперь она спит где-то у медсестер.

Значит, у меня есть немного времени, чтобы побыть с ним наедине.

Плотно закрываю за собой дверь и включаю лампу над кроватью.

У него такое уставшее лицо, и эти трубки, кислородная маска…

– Все будет хорошо, – касаюсь Ваниного плеча, – слышишь? Все будет хорошо.

Только не плакать. Говорят, люди в коме впитывают в себя эмоции окружающих, а ему сейчас нужны только положительные…

Не понимаю, как я могла с ним так поступить? Что со мной?

В кого я превращаюсь?

Закрываю глаза. Темнота – настоящая спасительница. Она делает нашу боль не такой острой. Можно обмануть себя и представить, что ничего этого нет. Дать организму передышку на пару минут.

– Я люблю тебя, я очень тебя люблю, – чуть сжимаю Ванины пальцы, и приборы, что подключены к его телу, начинают пищать.

В палату почти сразу врывается медсестра.

Меня выгоняют в коридор. Собирают какой-то очередной консилиум. Они говорят, говорят, но ничего не объясняют.

– Что с ним? – кричу в открытую дверь, но не привлекаю к себе и капли внимания.

В голове такой дикий шум. Едкий писк, продирающийся в глубины моего сознания.

Я так четко вижу его лицо. В тот день, когда побоялась выйти из машины. Сидела и как полная дура смотрела на его удаляющуюся фигуру. Он же меня ждал. А я…

Обхватываю горло ладонями, сгибаясь пополам. Мне нечем дышать.

– Как вы?

Медсестра помогает выпрямиться, сует под нос вату с нашатырем, заглядывая в глаза.

– Нормально. Все хорошо, не беспокойтесь. Что с ним?

– Такое бывает. Он же живой. Возможно, среагировал на ваш приход.

– Он меня слышит?

– Этого нельзя утверждать точно. Кто вам разрешил войти в палату?

– Мне нужно идти, – упираюсь ладонью в стену, – простите.

Я трусливо сбегаю из больницы. Закутываюсь в пальто, намотав на голову платок, и какое-то время отсиживаюсь на лавочке неподалеку.

– Он должен прийти в себя. Должен, – говорю в пустоту. Вокруг ни души.

Почему-то впервые за последнее время вспоминаю о маме. Если бы она только была рядом, то обязательно бы поддержала. Мне всегда так ее не хватало.

Не могу… я не могу потерять его. Просто не имею права!

52

Мне кажется, я уже насквозь пропиталась запахом больницы.

Прошло десять дней, но Ванино состояние остается прежним. Врачи говорят, что это слишком мало, что я многого хочу.

Но разве это не нормально? Хотеть видеть его здоровым?

Серёжа улетел еще четыре дня назад. Мы остались здесь вдвоем с бабой Верой, но она всячески пытается оградить от меня Ваню. И я ей это позволяю. Она прекрасно удобряет во мне чувство вины своими едкими фразами.

– И чего села? Лучше бы пожрать сходила, доска доской же. Одни круги под глазами, за версту светятся.

– Спасибо за заботу, – делаю глоток минералки.

– Злишься?

– Нет. Жалею о том…

– А толку? От твоих соплей лучше никому не станет.

Не могу не согласиться. Возможно, Вера Антоновна сказала бы что-то еще, но у меня, к счастью, очень вовремя звонит телефон.

– Костя, привет.

– Привет. Когда ты возвращаешься?

– Я не знаю…

– Что значит ты не знаешь? У нас уже мини-тур спланирован, ты что, забыла? Десять городов.

– Я помню, просто ситуация сейчас… Ваня до сих пор не пришел в себя и…

– И? От того, что ты будешь там сидеть, ничего не изменится. У нас все горит. Ты готова выкинуть на ветер миллионы?

– Да, я готова…

– Что за чушь? Соберись и возьми себя в руки. Тебе нужно работать. Как только он придет в себя, тебе сообщат. А сейчас ты нужна мне в Москве!

– Костя, я не…

– Никаких нет! Слышишь меня? Чтобы завтра же была здесь. У тебя контракт, если ты помнишь, и по его условиям последнее слово остается за мной!

Сбрасываю вызов. Засовываю телефон в сумку, выключив перед этим звук.

– Что, долг зовет?

– Неважно. Я никуда не полечу.

– Не спеши с утверждениями.

– Доброе утро.

Поворачиваю голову на голос.

– Анечка, доброе, – Вера Антоновна расплывается в улыбке.

Анна – одна из медсестер. Стоит в дверном проеме в идеально выглаженном белом халате. Молодая, даже симпатичная. Она прикреплена к палате Токмана.