Должен сказать, мой получасовой перекрестный допрос у мадам Вера оказался довольно приятным. Мы обменялись идеями и мнениями. В доме Balenciaga не терпели жуликов, пытавшихся проникнуть на показ с удостоверением какой-нибудь малоизвестной газеты или журнала. Пускали лишь тех, кто работал на авторитетные издания. И от каждого журнала мог прийти лишь один человек — такого не было нигде, в других домах на одну крупную газету высылали до шести приглашений. Затем следовало прислать в модный дом вырезку из газеты или журнала с вашим репортажем, и только в этом случае вас приглашали в следующем сезоне. К счастью, Баленсиага всегда был самым креативным дизайнером Парижа и отзывы о его коллекциях почти неизменно оказывались положительными. В этом салоне журналистов держали в ежовых рукавицах (какая там свобода прессы, увольте), но хозяин барин, и, если вам хотелось увидеть коллекцию, вы играли по его правилам или не играли вовсе. Когда мадам Вера наконец вручила мне приглашение, моему счастью не было предела.

И вот наступил день показа — обычный холодный серый день в конце февраля. Накануне ночью я не мог уснуть и ворочался в своей гостинице, где номер стоил доллар шестьдесят пять в сутки. Я представлял себе все варианты кошмарного развития событий, все возможные катастрофы, которые могут помешать мне увидеть дефиле.

Когда я наконец уснул — это было примерно в два часа ночи, — меня тут же разбудил клекот, грохот и жуткий шум в крошечной батарее. Обычно я мог просидеть на этой батарее хоть целый день и не согреться ничуть. Но сейчас из нее шел пар, и я инстинктивно понял: что-то не так. Мой номер находился на чердаке шестиэтажной гостиницы, а французы, разумеется, никогда не слышали о такой штуке, как пожарный выход. Я соскочил с кровати и открыл дверь. Люди с криком бежали вниз по лестнице. Оказалось, взорвался бойлер, и хозяин гостиницы был на грани истерики. Я уже собирался выбраться через окно на крышу, когда меня успокоили и сказали, что никакой опасности нет. Стоит ли говорить, что больше уснуть я так и не смог. Лучше бы я сразу пошел к Баленсиаге и переночевал под его дверью!

Я явился на показ на два часа раньше и был первым журналистом, которого пустили в дом. Мадам Рене с видом жандарма провела меня к моему стулу, и оказалось, что я сижу на отличном месте в самом центре салона. Я вздохнул с облегчением. У меня получилось!

Начали прибывать зрители, а меня вдруг охватила паника: а что, если я усну во время показа? В залах было очень душно: окна закрыты и плотно занавешены шторами, чтобы, не дай бог, никто не заглянул с улицы. В четырех стульях от меня сидела миссис Глория Гиннесс, одна из самых роскошных в мире женщин. Но когда шоу началось, сон как рукой сняло. Два часа я смотрел на дефилирующих моделей, и это было одно из самых захватывающих переживаний в моей жизни. Я ощущал полный покой, отдохновение, я грезил — наверное, именно так действует опиум.

В отличие от показов других дизайнеров, где представители прессы все время переговариваются между собой, здесь все смотрели только на подиум с того момента, как на нем появилась модель в первом костюме. Костюм был в совершенно новом стиле: жакет до бедер, застегнутый на золотые пуговицы размером с пятидесятицентовую монету, мягко облегал женственную фигуру модели. Но наибольший восторг у меня вызвали платья. Баленсиага придумал новый скользящий, соблазнительный, чувственный силуэт: платья, скроенные по косой, липли к телу, как будто модель только что вышла из душа. Открытыми оставались и плечи, и бедра, у некоторых моделей из-под подола выглядывали пояса для чулок. Модели скользили по серому салону, который не нуждался в лишних украшениях в виде хрустальных канделябров. Великолепные вечерние пальто до пола были сделаны из жатой тафтовой розовой ленты и бутонов сирени, платья-сари из богато расшитой ткани сочетались с крупными бриллиантовыми ожерельями. Разнообразие и оригинальность аксессуаров поражали. Шляпки были сказочные — от конуса высотой сантиметров в тридцать с красными петушиными перьями до шляпы с метровыми полями в стиле Мэй Уэст из черной тафты. Показ Баленсиаги был подобен крещению в новую веру. Всю жизнь я считал, что дизайнеры должны оставаться собой и выражать свою индивидуальность, не задумываясь о том, что говорят друзья или недружелюбно настроенная пресса — ту вообще интересовали исключительно статусные символы. В девяноста пяти процентах случаев пресса пыталась повлиять на дизайнеров. С самого начала своей карьеры я слышал надменные возгласы редакторов глянцевых журналов. Я помню их любимую фразу в свой адрес: «Если бы можно было утихомирить твой энтузиазм и сделать тебя таким, как все!» Что ж, коллекция Баленсиаги поставила на место всех этих статусных снобов. Его дизайн был чистым творчеством, лишенным какого-либо постороннего влияния. Он нарушал все статьи модных законов, придумывал новые формы и крой и издевался над невеждами, сочетая твидовый пиджак с рубиновыми бусами или надевая на модель сразу два бриллиантовых колье с вечерним платьем. Последним криком, возвещающим о его полной свободе, были два массивных бриллиантовых браслета, которые он надел поверх длинных белых перчаток. Снобы десятилетиями вдалбливали в головы своим читателям, что только проститутки носят украшения поверх перчаток.

Впервые за свою карьеру репортера я ушел с показа с мыслью, что моя мечта, возможно, не так уж недостижима. Этот человек верил во все, на что я надеялся. Мой дух воспарил. Мой длинный и тяжелый путь к вершине модного олимпа был полон беспрестанных разочарований. Но, очутившись на самом верху, я все-таки нашел свой горшочек с золотом на конце радуги. Я понял, что никто больше не сможет изменить мою философию моды, потому что увидел доказательство того, что истинное творчество существует, и ради него стоит взбираться на вершины и терпеть все невзгоды, что встречаются нам по пути.

В 1930-х и 1940-х годах мода вдохновлялась кино. В 1950-х и 1960-х главным источником вдохновения для кутюрье стало общество. С рождением стиля нью лук, изобретенного Кристианом Диором в 1947 году, социальный статус сменился модным статусом. Во время Второй мировой войны произошло мощное перераспределение капиталов, и половина семейств из аристократического списка осталась не у дел. У некогда шикарных курортов и частных клубов протекали крыши, и чтобы облагородить свою территорию, им требовались новые вливания. Белые горностаевые меха, в которые кутались элегантные снобы 1930-х, пожелтели или пошли на воротники и манжеты в последней отчаянной попытке сохранить иллюзию процветания. На преимущественно протестантской Парк-авеню, в этом излюбленном театре высшего света, разыгрывались жестокие баталии. Толпы промышленников с Седьмой авеню и богатые техасцы пытались пробиться на самый верх, используя новый статусный символ — одежду. Бальные залы отелей Waldorf, Plaza и Astor стали самым роскошным полем битвы со времен великолепных средневековых турниров, когда рыцари в сияющих доспехах боролись за европейские титулы. Это была историческая битва, орудием в которой стала мода. Вражеская армия наступала во всем своем сверкающем великолепии, а старая гвардия в поеденных молью шиншиллах, потускневшей парче и сапфирах быстро сдавала позиции. Как и в старые времена, на помощь революционным силам пришли французы, и возглавлял их месье Кристиан Диор. Он принес с собой новое чудо-оружие, аналог атомной бомбы в моде — нью лук. Бомба поразила Нью-Йорк и полностью уничтожила весь имеющийся арсенал. Обедневшая аристократия вынуждена была заложить летние дома в Ньюпорте и Саутгемптоне, а потом и величественные дворцы, выстроившиеся на золотом побережье Нью-Йорка — Пятой авеню. Тем временем вражеская армия промаршировала по зеленым лужайкам Центрального парка, а феодальные замки Пятой авеню не выдержали натиска новой амуниции — моды. Звучные аристократические фамилии меркли по сравнению с именами парижских дизайнеров, нашитых на воротники наступающей армии. В заголовках всех мировых газет теперь мелькали только они: Диор, Фат, Баленсиага. Теперь на любом благотворительном балу всех интересовал только один вопрос: «Откуда это платье?» Именно его задавали репортеры, прятавшиеся за пальмовыми кадками. Рубрики сплетен пестрели именами модных дизайнеров. Журналистам больше не было дела до самого владельца платья: им мог быть кто угодно, коль скоро на платье правильная этикетка. Потом старая гвардия тоже обзавелась новым оружием, и каждая вечеринка превратилась в модный турнир. Это напоминало захватывающую партию в шахматы, где все пешки одеты в платья от парижских кутюрье.