семью Всесвятских-Кимов вернули мать. Она получила огромный лагерный срок в качестве «жены врага народа»: ее мужа, переводчика Чер Сана Кима арестовали и приговорили к расстрелу как шпиона Японии, задела тогдашняя кампания уничтожения множество корейцев. Тут нельзя не заметить, что все эти люди (как и все предыдущие) были впоследствии реабилитированы, то есть было признано официально, что они погибли или пострадали ни за что.

Когда Нину Валентиновну забрали, то двоих ее детей – четырехлетнюю Алину и годовалого Юлия – должны были отдать в специальный детский дом, они бы там и сгинули наверняка, но спасли их дедушка с бабушкой, буквально выхватив в последний момент. А то Россия не получила бы великого барда и драматурга Юлия Кима. Мать, как вернулась, работала в городе учительницей, а позднее (попросту спасаясь от голода) они уехали в Туркмению.

Удивительно, но Юлик Ким только от меня сейчас узнал, что их тогдашняя соседка по дому, приветливая и доброжелательная Вера Петровна Брауде, с глазами, выпученными от базедовой болезни, – на самом деле давний чекистский палач, памятная в Сибири множеству невинно пострадавших людей. Ее фамилия в девичестве – Булич, она вышла из видной дворянской семьи, что жила в Казани (и двоюродная правнучка Чаадаева, кстати).

В царское время и в тюрьме побывала, и в ссылке. А сойдясь с большевиками, очень скоро в ЧК попала. В качестве следователя и убийцы. Дослужилась до майора. Убивала в Челябинске, Омске, Новосибирске и Томске, после перевели ее в Москву. Восьмилетний срок в лагере получила она за мелкое служебное преступление: искалечила на допросе подследственного, выбила ему все зубы. Такое наказание сотруднику было редкостью в конце тридцатых, но в змеином гнезде Лубянки плелись собственные интриги.

А срок отбыв, попала в Малоярославец. Ненадолго: вскоре ей вернули звание и персональную определили пенсию. Умерла она уже в Москве.

Наверно, хватит, хотя я перечислил только крохотную часть подневольных обитателей этого маленького городка. Князь Трубецкой, отбыв лагерный срок, работал тут киномехаником (и замечательным был мастером починки радиоприемников).

Телефонисткой на заводе работала Наталья Алексеевна Рыкова, дочь когдатошнего председателя Совнаркома, главы правительства страны. Позади у этой телефонистки было восемнадцать лет тюрем, лагерей и ссылок. Но были в городе и люди с сорокалетним зэковским стажем.

В каком-то зачуханном ремонтно-строительном управлении служила Татьяна Всеволодовна Мейерхольд, дочь великого режиссера.

А дочь маршала Тухачевского здесь получила перед самой пенсией звание старшего зоотехника.

Тут жили бывшие и выжившие священники разных церковных рангов, поэты и художники, переводчики со многих языков, теософы, врачи и монахини.

Когда я впервые приехал в Малоярославец (лет тридцать с небольшим тому назад, и тоже после лагеря и ссылки), то новые знакомые жалели, что я немного опоздал: недавно умер тут один старик, которого соседи звали Робинзоном. Это странное для подмосковного жителя прозвище объяснялось тем, что они с женой разговаривали то на французском, то на английском, а был еще какой-то третий язык, который соседи не распознали. Жили старики огородом, в котором копались с утра до вечера, ни с кем особенно не общаясь. Кто это был, осталось неизвестным…

Осенью город утопал в грязи, зимой – в снегу, но весной цвели тут яблони и вишни, ошеломляюще пахла сирень, жизнь обещала продолжаться и становиться много светлей. Поселенцы жили впроголодь – как и коренные, впрочем, жители города, но это все-таки была свобода. А что в конце сороковых грянут повторные аресты (империя нуждалась в рабах), еще никто себе не представлял.

Так и прокатилась по маленькому городку вся российская история двадцатого века. С радостью написать хочу, что дети этих неправедно обездоленных поселенцев выросли с годами в докторов наук (даже один – академик), известных художников, выдающихся музыкантов и талантливых поэтов. Гены не пропали, а проявились в поросли детей. Напрасно так надеялся усатый палач вывести напрочь российскую интеллигенцию.

Но жила здесь по собственной воле и еще одна семья, которой Малоярославец может справедливо гордиться. Историк Вячеслав Иванович Лобода сразу же по окончании Московского университета сам запросился на Чукотку. Там он работал по школьному делу, там и встретил свою будущую жену. Потом вернулся в Москву. Выросшая семья (две дочери) трудно умещалась в крохотной комнате коммунальной квартиры, и купил он полдома (а точнее – пол-избы) в Малоярославце.

С юности ранней дружил он с Василием Гроссманом, и много-много лет не прекращалась эта дружба. Гроссман часто бывал в их утлом домике и вместе с дочками лепил пельмени. Даже и друзей сюда привозил. Когда в шестидесятом году он закончил свой великий роман «Жизнь и судьба» и вскоре добрались до него чекисты (прямо из журнала «Знамя» передали им рукопись), то все имевшиеся экземпляры романа унесли они с собой.

Однако же совсем не все. Одну копию сохранил поэт Семен Липкин, а другая – с последней авторской правкой – уехала в Малоярославец, к Лободе. Как известно, Гроссман добрался аж до партийного идеолога Суслова, и тот в сердцах сказал ему, что такой антисоветский роман может увидеть свет разве что лет через двести пятьдесят. Ошибся он на двести тридцать лет.

Сперва фотокопию передали на Запад с помощью Войновича, потом сделал такую же академик Сахаров. В восьмидесятом году книгу напечатали в Швейцарии. А спустя еще восемь лет она увидела свет в России. Но были там досадные текстовые прогалы и загадки, только автор уже умер, раздавленный гибелью своего главного детища.

И тут явилась полная копия, которую тридцать лет со страхом и преданностью хранила семья Лободы. То в подполе, то в сарае скрывались эти заветные папки. Стоит ли писать, что это был настоящий гражданский подвиг? Тем более что где-то еще в шестидесятых прочитали они в газете, что на границе был арестован молодой человек с рукописью другой книги Гроссмана («Все течет») и получил за это семь лет тюрьмы.

Однако же еще немного о музее. Дом под него отдали потомки Михаила Шика, ныне только надо восстановить его от последствий пожара. А музей, как каждое благородное начинание, испытывает пока период гонений. И помещения его уже лишали (ныне он в квартире какой-то добросердечной женщины), и фонды, собранные трудом неимоверным, скидывали в подвал, а сейчас, как написала мне верная сподвижница Гришиной, «мы с Галиной Ивановной продолжаем работать нелегально».

Но музей-то будет – просто наверняка. Потому что историю сохраняют энтузиасты. И она ведь сохраняется, заметьте. Но вопреки, а не благодаря.

Тайны знаменитого курорта

В Сочи довелось мне выступать в роскошном Зимнем театре, архитектурном шедевре конца