Твое душевное тепло

всегда уют нам щедро дарит:

куда бы время ни текло,

а рядом Таня кашу варит.

Ты легкомысленна в папашу,

а в мать – по-женски ты умна;

прими любовь, Танюша, нашу,

и что налито – пей до дна!

Боря Шильман также возмутительно молод: только что исполнилось шестьдесят. У Бори профессия загадочная – он хиропракт. У него своя клиника, и к нему густым потоком текут страждущие. Он не расспрашивает пациента о его болезнях и недомоганиях, он кладет его на живот, гуляет пальцами по позвоночнику и сам говорит удивленному больному, что именно того беспокоит. После чего он что-то гладит, разминает, порой встряхивает пациентов, невзирая на их жалобные стоны, и за несколько сеансов (а порой – всего за один) достигает чуда облегчения. И сам я был свидетелем таких чудес. И все это – игрой на позвоночнике. Поэтому и славословие ему на юбилей я назвал —

Ода спинному хребту

Всех наших бед и радостей источник,

всех органов лихой руководитель —

таинственный и сложный позвоночник,

спинного мозга верный охранитель.

Он правит нашей хваткой деловой

и мудростью, прославленной в веках,

мы думаем отнюдь не головой,

а мозгом, затаенным в позвонках.

И знали уже древние народы:

какие ни случатся воспаления,

все боли наши, хвори и невзгоды

зависят от спинного управления.

И если человек – подлец и склочник

и пакости творить ему с руки —

виновен в этом тоже позвоночник,

шестой и двадцать третий позвонки.

И скрягу если мучают запоры,

он тужится, не спит и одинок,

здесь только об одном возможны споры —

какой затронут порчей позвонок.

Мужчина средних лет в любой момент

готов улечься с женщиной, ликуя,

а если бедолага импотент —

ослабли позвонки в районе хуя.

А пятый позвонок – совсем особый,

загадка его тайною покрыта,

рождает он порывы темной злобы

у темного душой антисемита.

Один лишь позвоночник виноват,

что бьет жену подвыпивший мужчина,

и даже если кто мудаковат —

сокрыта в позвонках тому причина.

Но что бы ни случилось с человеками,

какие хвори тело ни гнетут,

убогими и хмурыми калеками

они к Борису Шильману идут.

От Бори выходя, они смеются,

уху едят на травке у реки

и так, не зная удержу, ебутся,

что видно, как окрепли позвонки.

Хребту спинному оду посвящая,

сказать хочу я с искренним волнением:

живи, Борис, и дальше, восхищая

весь мир своим целительным умением!

А про Витю Браиловского и его жену Иру я уже писал неоднократно. Дружба наша скреплена тюремным испытанием, хотя в местах сидели мы разных: Витя – в тюрьме столичной, в Бутырской, а я – в Загорске и Волоколамске. «Видишь, – сказал мне как-то Витя снисходительно, – тебя в Москве даже сидеть не пустили!» Так что и стихи я им пишу, сдобренные по возможности любимыми словами из уголовной фени. Подруга вора, например, – маруха, у Вити это слово очень нежно и ласкательно звучит, когда мы говорим об Ире. По этому пути пошел, естественно, и я, когда случился Ирин юбилей:

Мужика к высотам духа

кто весь век ведет?

Маруха.

Если в горле стало сухо,

кто стакан нальет?

Маруха.

Тверже стали, мягче пуха

в нашей жизни кто?

Маруха.

Если все темно и глухо,

кто утешит нас?

Маруха.

Если вдруг повалит пруха,

кто разделит фарт?

Маруха.

Кто назойливо, как муха,

мысли нам жужжит?

Маруха.

Кто, хотя у мужа брюхо,

ценит мужа в нем?

Маруха.

Вите на его семидесятилетие я описал весь его жизненый путь:

Я Витю знаю хорошо,

хочу воспеть его харизму.

Он очень долгий путь прошел

от онанизма к сионизму.

С медалью Витя школу кончил,

ему ученье не обрыдло,

и стал он грызть науки пончик,

стремясь добраться до повидла.

Плетя узор цифирной пряжи,

он тихо жил в подлунном мире

и по рассеянности даже

зачал детей подруге Ире.

Без героизма и злодейства

свой срок по жизни он мотал,

но вдруг высокий дух еврейства

в его крови заклокотал.

И стал он пламенный борец

за право выезда евреям,

его обрезанный конец,

подобно флагу, всюду реял.

В железном занавесе дырку

хотел пробить он головой,

из-за чего попал в Бутырку,

но вышел целый и живой.

И одолел судьбу еврей,

на землю предков он вернулся,

о камни родины своей

довольно крепко наебнулся.

Но не привыкши унывать,

изжил он горечь на корню

и вскоре стал преподавать

студентам разную херню.

Еще он очень музыкален

и тягой к выпивке духовен,

и где б ни жил, из окон спален

текли Шопен или Бетховен.

Но надоела скоро Вите

ученой линии тесьма,

и Витя круто стал политик,

поскольку был мудер весьма.

И тут освоился так быстро

(он опыт зэка не забыл),

что даже занял пост министра

и полчаса министром был.

С утра он важно едет в кнессет,

престижной славы пьет вино

и с обстоятельностью месит

большой политики гавно.

Зачем писал я эту оду?

Чтобы слова сказать любовные,

что в масть еврейскому народу

такие типы уголовные.

Тут непременно надо сделать интересную добавку. Витя действительно был министром науки