Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В шапке лежали мышата. Новорожденные мышата, розовые и прозрачные, со слепым пятнышком невидящего глазика и подвернутым крошечным хвостом. Они слегка подергивались. Двое лежали рыльцами друг к дружке и держались за лапки, будто поклявшись существовать в этом жестоком мире вместе и только вместе.
Еще двое, раскинувшись на спине, напряженно тянули вверх тупые мордочки.
Луций подсчитал: раз, два… три головы.
– Они срослись в гнезде, – сухо сказал он.
Лондон непонимающе посмотрел в шапку, потом осторожно положил ее на стол рядом с корзинкой слив и вышел, хлопнув дверью.
– Срослись! – донесся его голос со двора. – Родилась сначала мышь, потом две головы… и что им оставалось делать? Конечно, прирасти к мыши!
И он засмеялся.
Луций не выдержал, рванул на себя сухую легкую раму и выкрикнул:
– Лондон – в «сайлента»! Быстро! Подобрать «Браста»!
Мыши лежали в шапке крошечной розовой горкой. Луций потрогал их пальцем, и впервые пришла отчетливая мысль: это конец.
Механизм ломается не тогда, когда застывает навеки, а тогда, когда в него попадает крошечный камешек и начинает неуклонно продвигаться к самому важному, центральному узлу.
Луций последовательно вытряхнул в окно сначала фрукты из корзинки, потом мышей из шапки, и с грохотом захлопнул рамы.
Дверь приоткрылась и снова, как чудовищное дежавю или дурной сон, выдвинулось лицо Реллика с блеклыми безразличными глазами. На этот раз Реллик чему-то улыбался, губы разошлись и слегка вывернулись, обнажив бело-розовые десны.
– Доктор, – сказал он и вошел, таща за собой маленького грязного оборванца в алом запыленном плаще. – Это же доктор? Болтался на границе с куполом. Воняет.
– Письмо дай, – сухо сказал Луций и протянул руку.
Доктор тут же разжал ладонь и показал серый бумажный комок.
– Ладно, будем считать, что это оно.
– Так это точно доктор? – от нетерпения Реллик приплясывал, как обрадованный пес перед куском ветчины.
– Конечно, – огрызнулся Луций и снова неосознанно попытался нащупать что-то за спиной – теплую ладошку Аврелия, за которую с детства привык браться, если начинал нервничать. – Это доктор Сантана, – устало повторил он, – я его знаю лично, и ошибки быть не может. Сейчас отмоем доктора, накормим, и будет вас лечить.
– Это очень хорошо, – закивал Реллик, – очень хорошо. Действительно доктор Сантана? Как я рад, слов нет передать, как я рад.
Он даже изобразил подобие уважительного поклона, но не перед Луцием, а перед маленьким доктором.
– Платформа…
– Да, – опомнился Реллик, – вытащим, дела-то на пару часов.
И выскочил в коридор, на этот раз аккуратно прикрыв за собой дверь.
Несколько минут молчал Луций и молчал «доктор». «Доктор» зачем-то стягивал с себя лакированный плащ, а Луций бездумно гладил серого спящего кота.
Плащ чудовищно скрипел и бросался полыхающими бликами. Упал на пол сначала желтоватый, в синий горох, шейный платочек, потом какая-то вязаная серая тряпка. «Доктор» почти выбрался из плаща и шарил теперь по его лоснящейся изнанке цвета тусклой лососины. Подкладка лопнула с громким треском, плащ наконец-то упал на пол и принялся медленно оседать, словно живой.
Луций щелкнул кота по носу и поднялся навстречу направленному на него маленькому револьверу – красивой поделке с нежной инкрустацией на белой рукояти.
Марк, увидев такую вещь, принялся бы фантазировать на тему безвозвратно ушедшего прежнего мира: о дамах в шляпах с перьями, о надушенных посланиях, о вуальках и дамском смертоносном оружии, которое подавалось владелице в ящичке красного дерева и приставлялось к виску с необычайной грацией.
– Ань, ну как тебя можно не узнать? – задумчиво спросил он.
– Реллик не узнал, – хриплым шепотом ответила она. – Никто не узнал.
– Они не узнали, потому что очень хотели забыть. Мне забывать незачем, я тебе ничего плохого не сделал.
– Да, – тихо сказала Ани. – Ты ничего не сделал. Ты стоял и смотрел.
– Принцип жизни, – улыбнулся Луций, – не мог же я кого-нибудь из-за тебя ударить или… скажем, постараться убить?.. Нельзя причинять живому боль. Это нехорошо. Капитан Белка говорил, что…
– Ты Марка специально туда привел? – перебила его Ани. – Хотел, чтобы он сдвинулся?
– Я не хотел, чтобы он сдвинулся, – уточнил Луций. – Я хотел, чтобы он избавился от комплекса кролика. Я не допустил, чтобы он хоть кого-то прикончил, хотя в «сайлента» он лез явно не для того, чтобы посадить пару клумб.
Он наклонил голову, всмотрелся в лицо Ани. Она была права – узнать ее было сложно. Перебитый нос размещался криво, ассиметричные ноздри вывернулись. Одна скула съехала вниз, вторая торчала остро. Глаз под грязным лоскутом Луций рассматривать не стал, по мясистым багровым наростам у неглубокой глазницы просто скользнул взглядом. Маленький подбородок торчал кочкой, и только губы отдаленно напоминали женские, но были обветрены и изломаны вертикальными трещинами.
– Мне, наверное, даже жаль, – медленно сказал Луций, глядя на револьвер в маленькой грязной руке. – Мне жаль, что пришлось учить его именно на твоих… проблемах, но ты сама понимаешь, как неудобно считаться с принципами капитана Белки. Понимаешь ведь?
Она стояла неподвижно, изуродованное лицо исказила странная гримаса.
– Стреляй, – сказал Луций, отступил на шаг и раскинул руки. – В шею, чтобы я умер от потери крови, потому что иначе все будет впустую. Или в голову.
Револьвер качнулся, выбирая целью его голову. За спиной Комерга, цепляя когтями плед, с удовольствием потянулся выспавшийся кот.
– Давай уже, Ани, – поторопил Луций, внимательно глядя на нее. – Сколько можно вот так стоять.
Кот с легким стуком спрыгнул на пол и заинтересованно уставился в окно.
– Хороший револьвер, – с сожалением сказала Ани и положила оружие на стол. – Очень красивый и такой удобный… я мечтала-мечтала…
– Мечтала-мечтала… – очень тихо, с хриплой мягкостью, повторил Луций ей на ухо.
Холодные пальцы вцепились в ее плечо, нехитрый захват заставил согнуться от боли. С очень спокойным
лицом Ани припадала к полу, запрокинув голову и закрыв изуродованный глаз.
Она привалилась на паркет и выдохнула с всхлипом: ниже ее ребер уперлась ребристая подошва тяжелого ботинка.
– Короб сняла?
Ани изо всех сил вцепилась в плотную повязку из грязных бинтов, стягивающих ее грудь и торс. Она долго бессильно собиралась в комок вокруг руки Луция, сдирающей эти бинты и разрывающей многочисленные узлы.
В боку словно кто-то прогрызал дыру. Воздух проникал в глотку и не знал, куда деваться дальше.