в Тифлис, так как моего личного присутствия там требовали переговоры с грузинским правительством – прежде всего с министром Рамишвили – относительно свободного пропуска турецких военных эшелонов к Тебризу и Баку.

Задачей группы армий была подготовка масштабно задуманной операции, чтобы через Персию, с севера можно было отбить Багдад. Занятый англичанами и русскими под командованием генерала Бичерахова, не признававшими Брестский мир, Баку представлял собой постоянную фланговую угрозу нашей основной артерии – железной дороге Батум – Тифлис – Александрополь – Тебриз. К тому же Баку был источником столь незаменимого для любого местного железнодорожного движения мазута. Относительно Баку, располагавшегося в зоне действия не подчинявшейся нам Исламской армии Нури, ни он, ни мы обязательных поручений от османской Ставки не получали[307]. Полученные мною уже после взятия Баку различные послания противоречивого содержания показывают, как столкновение интересов долго колебало чаши весов и препятствовало ясному решению.

18 и 19 августа я выехал на короткое совещание с Халилом в Александрополь. Я вполне ясно осознавал, что необходимо решить Бакинский вопрос до того, как мы сможем обратить взгляды на Тебриз. С его одобрения 20-го я один выехал в штаб-квартиру Мюрселя-паши, дивизия которого стояла под Баку. После чудовищной песчаной бури, которую я когда-то пережил на Печилийской равнине в Китае, а теперь разгоревшейся и здесь, я провел рекогносцировку полосы наступления, чтобы потом поразмыслить над диспозицией для атаки. Одновременно я вместе с Мюрселем-пашой предпринял попытку добиться сдачи города без напрасного кровопролития путем переговоров с военной диктатурой в Баку[308]. Но британскому влиянию удалось сорвать эту попытку. Ответа не было, хотя – как я смог выяснить позднее – мое предложение было напечатано в прессе. Мое появление под Баку вырвало и ревнивого Нури из его бездеятельности в Гяндже. Теперь он явился лично и распорядился о захвате 22 августа одного из господствующих над местностью пунктов – на грязевом вулкане. Мы наблюдали за этими боями, разыгравшимися на небольшом пространстве, причем с близкого расстояния, став свидетелями пленения англичан. В тот же день я доложил о моей разведке под Баку генералу фон Секту.

Вернувшись в Александрополь, мы должны были сначала нанести официальный визит армянскому правительству в Эривань и католикосу, предстоятелю армянской церкви, в Эчмиадзин. Нас сопровождали в этой поездке генерал фон Кресс и австрийский посольский советник барон фон Франкенштейн, который закончил свою карьеру 13 марта 1938 г. последним послом Австрии в Лондоне.

11 сентября Халил известил меня о решении взять Баку силами официально не подчиненной нам Исламской армии Нури-паши. Нури присоединился к нам по пути в Гянджу. Целый день мы спорили с Нури, прежде чем он решился принять мой план атаки без каких-либо изменений. «Параквин хочет тебе добра, Нури, ты можешь ему доверять», – сказал Халил своему племяннику. 14 сентября 1918 г. ранним утром началось наступление. Командование противника было еще более жалким, чем у турок со стороны Нури, который, будучи скульптором, никогда не руководил войсками. Мой план предусматривал отвлекающий маневр на северном фронте, в то время как основной удар внезапно наносился с запада. И действительно, удалось еще вечером подойти к господствовавшей над городом гряде высот, хотя турецкое командование целиком и полностью провалилось. Судьба Баку была решена. Я могу без колебаний констатировать, что без моих постоянных подсказок и энергичного подстегивания к активным действиям Баку не был бы взят никогда. Штаб Нури представлял собой лишь горстку честолюбивых авантюристов, которые ничего не понимали в военном деле.

16 сентября мы въехали в несчастный Баку, где полным ходом шли армянские погромы. Отвратительные ощущения, полученные мною при этом, постыдное турецкое бездушие и тайное одобрение убийств и грабежей бедных армян привели к стычке с Нури-пашой, следствием которой стала моя отставка с поста 17 сентября. Мой отчет о событиях был направлен германскому рейхсканцлеру и опубликован Иоганном Лепсиусом в его сборнике документов «Германия и Армения»[309].

10 октября – после замечательной поездки в Казбек, где довелось познакомиться с красотами Главного Кавказского хребта – по приказу генерала фон Секта вместе со всеми германскими офицерами я покинул Кавказ, чтобы отправиться с ними в Константинополь. С 17 сентября я находился в Тифлисе. И вот теперь в крайней спешке последовал наш отъезд. На вокзале Тифлиса, где нам пришлось часами дожидаться отъезда, у меня из купе украли обе шинели, пока я читал при свете свечи. По пути на одной из станций в нас стреляли из темноты, так что одному из наших турецких денщиков попали в плечо. В Поти мы целыми днями бродили по берегу, пока наконец болгарский пароход с капитаном из остзейских немцев[310] не доставил нас через Севастополь через гирло Сулины на Дунае в Бралиу. Там я получил вторую телеграмму от генерала фон Секта, где он приказывал мне немедленно возвращаться в Германию вместе со всеми офицерами.

Судьба уже сказала свое слово. Мы проиграли войну. Возвращение прямиком в Мюнхен было уже невозможно, ведь революция в Австро-Венгрии сделала пути сообщения в этой стране не слишком безопасными. Так что вместе с Юлиусом Иорданом, который был членом моего штаба еще с Мосула, я выехал через Бузэу, где коротко навестил мой старый штаб 63-го генерального командования (генерала Шоха), который вскоре угодил в румынский плен, через Кронштадт[311] в Бреслау. При перегрузке нашего весьма внушительного служебного багажа, где была вся германская документация и другие бумаги из штаба армии в Мосуле и штаба группы армий на Кавказе, дошло до бурных сцен с персоналом железной дороги, который вел себя нагло и вызывающе. В то время как все служебные грузы, касавшиеся германской военной миссии в Турции, отправились в Берлин, Иордан и я поехали в Мюнхен.

Лишь в приемной военного министра фон Хеллинграта мне впервые стала ясна вся серьезность происходящих в нашем положении перемен. Уже обиняками поговаривали о необходимости немедленного отречения кайзера. Будто только это и сможет нам обеспечить сносные условия мира[312]. Сам министр лишь сожалел о том, что в народе есть настроение и против короля Баварии[313]. Он находил это просто непостижимым.

Через несколько дней я поехал в Берлин. Темные слухи о революции в Киле и Мюнхене добрались туда как раз через день после моего прибытия. 9 ноября 1918 г. я стал свидетелем провозглашения Германской республики Шейдеманом из окна здания рейхстага. В отеле меня разоружил матрос-еврей Зелиг. Однако трофеем этого иудея стал только маузер, который мне одолжил будущий генерал-полковник и командующий мюнхенским 7-м армейским корпусом, а тогда – капитан Шоберт