из моего старого 1-го полка, так что мне потом пришлось за него уплатить[314]. С помощью горничной и портье я смог уклониться от конфискации столь дорогого мне офицерского клинка. Вскоре после этого я поехал назад в Мюнхен. И если в Пруссии порядок в поезде поддерживали унтер-офицеры с красными повязками, то в Баварии сразу же пошла грубая распущенность. Там солдаты уже начали менять германские и баварские кокарды[315] на красные.

В Мюнхене я записался на учебу в университет сразу же после того, как подал в отставку, которая была мне одобрена 5 января 1919 г. Военный министр Россхауптер[316], бывший отделочник и депутат от социал-демократов, произвел на меня неплохое личное впечатление. Он был скромен, вежлив и готов понять сложное положение, в котором оказались офицеры. Я откровенно признался ему, что не понимаю, как он может вообще работать вместе с еврейским премьер-министром Эйснером, о котором я слышал исключительно дурное. Россхауптер любезно спросил, основана ли моя оценка на личном опыте. Несколько смутившись, я был вынужден ответить отрицательно. Тогда он устроил мне беседу с Эйснером, ведь меня, увлекавшегося историей, заинтересовала личность этого человека, который движением руки сверг 800-летнюю династию. У меня сложилось о нем впечатление как о глубоком идеалисте и нацеленном на максимум деятеле, лишенном всяких реалистических опор. К тому же меня неприятно задело, что при всех его достойных человеческих качествах я наблюдаю, как в Германии ведущую роль играет еврей. Ведь было вполне достаточно немцев, готовых стать лидерами. Эйснер играл ради возможности отправить меня своим посланником в Вену. Я немедленно отказался и заявил, что для этого не подхожу. И все же мое представление об Эйснере теперь стало совершенно иным, нежели те обрывки исполненных ненавистью и ложью отзывов, что дали о нем буржуазные газеты. Все более я проникался убеждением, что свержение монархии бесповоротно, и ныне единственной возможной формой правления может быть только республика. В этом смысле я и высказывался в опубликованной в «Мюнхенер Пост» статье «Поворот к народному государству и к республике»[317], а также при посредничестве Россхауптера согласился на распространение в прибывающих эшелонах составленной мною листовки «Офицер-фронтовик товарищам на фронте и на Родине».

Будучи исполнен единственного стремления – не допустить гражданской войны, я сразу же включился в борьбу против левых радикалов, против коммунизма или большевизма, высказавшись на собрании в «Байришер Хоф» против Левина[318], который там из себя корчил апостола Ленина. Мне случайно удалось обнаружить в Государственной библиотеке новейшую работу Ленина «Ближайшие задачи Советской власти»[319]. Левин был с ней не знаком и был сильно задет теми многочисленными аргументами, которые я смог привести в ответ на его рассуждения. На этом собрании он потерпел очевидное поражение. Подавляющее большинство с бурными овациями явно встало на мою сторону.

Однако обстановка продолжала накаляться. В Берлине дошло до ожесточенных боев. Я признаю, что узнал о смерти Либкнехта со вздохом облегчения[320]. Мне казалось, что с его гибелью устранена страшная опасность большевизма в Германии. Уже одно это могло оправдать то, что пожертвовали его жизнью.

Зато, напротив, меня возмутило легкомысленное убийство Эйснера одним из перевозбудившихся и жалких приверженцев Ancien Régime, графом Арко[321]. В одной из откровенных статей в «Мюнхенер Нойестен Нахрихтен» я попытался спасти добрую славу Эйснера хотя бы для потомков. Он не получил одобрения ни от реакционно настроенных кругов, ни от радикальных левых, ведь и те и другие полагали его своим врагом. Еврей и коммунист Толлер[322] яростно обрушился на меня на собрании советов.

Я же между тем вступил в академический клуб социалистов университета Мюнхена. В ходе тщательно подготовленного собрания в Большом зале мне предстояло говорить о целях реорганизации высших школ. К несчастью, непосредственно накануне 6 апреля 1919 г. последовало свержение правительства Хофманна[323], пришедшего к власти после убийства Эйснера, и провозглашение советской республики небольшой шайкой. Несмотря на эти политические события, собрание все же состоялось, причем я, согласно программе, прочитал там вступительную речь. И в те эмоциональные дни с огромной яростью сталкивались различные мировоззрения.

Мюнхен вскоре был блокирован войсками бежавшего в Бамберг правительства Хофманна. 1 мая 1919 г. они с боями вступили в город. Через несколько дней ко мне явилось пятеро тяжело вооруженных людей под командованием лейтенанта резерва Бройтигама[324], которые хотели меня арестовать, ведь я якобы в ходе речи в университете агитировал против правительства Хофманна. Разумеется, эти обвинения были беспочвенными. Какого-либо письменного приказа эти авантюристы предъявить не смогли. Я отказался с ними идти и дал им письмо для командующего освободивших Мюнхен войск генерала Мёля, бывшего некогда моим преподавателем в Военной академии[325]. В нем я настойчиво протестовал из-за нарушения моих прав как гражданина. Генерал Мёль днем позже вызвал меня к себе и объявил весь инцидент следствием выходок эмоциональных молодых людей. Мою просьбу о наказании провинившихся он отклонил.

Офицерский союз предложил провести относительно меня расследование, чтобы проверить все ходившие на мой счет безумные слухи. В том числе говорили, будто я был командиром или советником в армии красных, служил матросу Эгльхоферу[326] как начальник штаба, принимал парад красной армии на Людвиг-штрассе. С необычной тщательностью проведенное следствие выявило, разумеется, полную беспочвенность всей этой неумной болтовни. О негативном его результате было сообщено в прессу, которая всего несколькими неделями ранее упражнялась в самых диких фантазиях насчет меня и некоторых других безвинных офицеров, однако теперь здравое опровержение напечатали лишь некоторые газеты. Как и мой дед, я оказался вовлечен в политические интриги только потому, что позволил себе воззрения, которые не разделяло большинство моих прежних коллег, допускавших лишь восстановление монархии и вообще былых времен. Ход событий в последующие двадцать лет подтвердил мою правоту так же, как и некогда – моего деда.

Однако от политики я полностью излечился. Я ощутил глубокое отвращение к любого рода занятиям ею. Интриги, ложь, честолюбивые мотивы, стремление к брутальной власти играли в ней определяющую роль. Политика портит характер, ведь она не желает признавать никаких нравственных законов, а решающее значение придается только успеху.

Приложение II

Эрнст Параквин. Политика на Ближнем Востоке

Политика на Ближнем Востоке[327]

Эрнст Параквин, бывший подполковник османской службы и начальник штаба Халила-паши

I

Когда в Мосуле над пустыней горело вечернее солнце, а мучительный дневной зной начинал уступать место первым дуновениям прохлады, я отправился на доклад к Халилу-паше, командующему бывшей армией фон дер Гольца и молодому