А дня через два, когда Таня Федюлина сказала, что он ее ждет у столовой – и он ее ждал, но в таком закутке, куда никогда и никто не заглядывал, – Полина к нему почему-то не вышла. Полина его так любила, что эти вот все закутки, закоулки, задворки ей вдруг показались не тем, что ей нужно. Ей жить было нужно, а вовсе не прятаться. Держать его за руку прямо в столовой, а не забиваться в подсобные щели. Она ведь была – как река, эта женщина. А что с рекой сделаешь? Не остановишь и дважды в нее не войдешь, в ту же реку.

Прошел еще месяц, прозрачный, зеленый, как и полагается месяцу маю. Она уже знала, что будет ребенок. Она это знала еще до того, как ей сообщили в районной больнице. В больницу Полина попала случайно: сознание вдруг потеряла в троллейбусе. Вокруг были только чужие. О, где вы? Ты, Луис, студент африканский и гордый, ты, милый Темур, превзошедший Менухина, и ты, лысоватый, но стильный прозаик, которого все узнавали по голосу? Вы все испарились, как капли воды, упавшие утром на ветку сирени! А может быть, вас просто выпили птицы, поскольку они пьют росу на заре?

Короче: Полина попала в больницу, и там, в этой душной районной больнице, где пахло пролитым на лавку кефиром, Полине сказали, что будет ребенок. Она просияла. Вот странный характер! Зачем же ребенок до брака, скажите? Вот ты выйди замуж, купи себе мебель, разбей огород на подсобном участке, а там и рожай – да хоть сразу троих! (Одна родила восьмерых. Правда, это случилось в далекой веселой Бразилии!)

Теперь нужно было сказать это Косте, но так нужно было сказать, чтобы Костя не чувствовал, что он ей чем-то обязан.

А Костя, биолог, запутался, да. Но я вас прошу: будьте же снисходительны. Ему – двадцать восемь, совсем молодой ведь. Вокруг столько женщин, хороших, красивых. Ведь он никого не хотел обижать. И нужно, конечно, все эти законы, что только одна, мол, жена полагается, давно упразднить, послать к чертовой бабушке. Зачем же одна, когда можно и много? Вы мне возразите: а как же с прокормом? Но женщины наши и сами прокормят любого мужчину. И сами его же, мужчину, пропоят. А как бы тогда хорошо было всем! Приходишь с работы, тут жены встречают: одна тебе тапки несет, а другая на кухне поставила чайник, а третья пиджак твой снимает и нежно хохочет. Никто никого не ревнует, не травит. Хорошая, ровная, чистая жизнь. Конечно, бывают такие мужчины (упертые, как говорится!), что им одна жена даже – большая нагрузка, но это, уверена я, исключение, а всем остальным будет очень удобно.

Костя Дашевский не только не разлюбил Полину, не только он не позабыл ее губ, запаха светлых волос, но – напротив! Теперь, после этой загадочной ночи, он просто с ума весь сходил по Полине. Но дома, где он сейчас жил, была Катя. А Катя варила гороховый суп, пекла пироги то с грибами, то с клюквой, и Катя душилась такими духами (и где их берут только, эти духи?), что, лишь вспоминал он, в НИИ утомившись, что скоро домой, и там Катя, и пахнет, и Катя ему принесет пирогов, уложит в постель и всего заласкает, – вот лишь вспоминал он все эти подробности, так не было сил что-то снова менять.

Поэтому он все смотрел на Полину в столовой, как смотрят на ангела с неба, и все норовил проводить до троллейбуса, и все утащить хоть в подъезд, хоть под арку и поцеловать ее сладкие губы. Однако Полина его избегала. Целуйся с другими, биолог Дашевский.

Тем временем осень пришла. И Полина вдруг так округлилась, что люди заметили. И Костя Дашевский заметил и ахнул. Вот тут-то он вдруг поступил очень круто. (Терпеть не могу это новое слово, но нужно хоть раз его вставить в роман. И так говорят: Муравьёва забыла родной свой язык, раз живет в отдаленье!) Он вдруг поступил очень круто: он взял Полину за локоть и вывел ее с зеленым пластмассовым вместе подносом из шумной столовой.

– Полина! – сказал ей биолог Дашевский. – Скажи: ты беременна?

– Да, – сказала Полина.

– Тогда я обязан… – сказал благородно ей Костя Дашевский, но фразы своей не закончил, поскольку она перебила его на полслове.

– Но, Костя, при чем же здесь ты?

– Как при чем? – Дашевский залился малиновой краской.

– Послушай! Но ты не сердись, потому что… короче: ребенок не твой. Ты прости.

– Как это: не мой?

– Так. Не твой. Я знала, что будет ребенок, когда мы… С тобой… Ну, у Киры на даче… Я все уже знала. Уже был почти целый месяц, вернее: уже было пять с половиной недель. Но я тебя правда люблю и любила. Поэтому я и подумала: можно с тобой провести хоть часок напоследок? И вот. Провела. Ты совсем ни при чем.

Она проглотила слюну очень звонко. Она была женщиной. Женщины лгут. Дашевский почувствовал вдруг облегчение. (А если бы это случилось в гареме – я все о своем! – так ведь драмы бы не было. И лгать не пришлось бы. Ну, как достучаться до глупых народов и их государств? Куда обратиться с таким предложением?)

– Ты замуж выходишь? – спросил он ревниво.

– Не знаю, не знаю, – сказала Полина. – Он очень хороший, заботливый парень. И любит меня.

– Ну, еще бы! Еще бы тебя не любить!

И Дашевский слегка даже скрипнул зубами от злости. Полина опять проглотила слюну.

– Зайдем на минутку! – сказала она.

Они очутились в подсобке, где тускло горела одна очень жалкая лампочка. И он ее обнял. И снова их губы, впиваясь друг в дружку, вдруг так раскалились, как будто бы их подожгли на костре.

Декабрь в том году оказался морозным. Сверкал и дымился. Полина, ступая совсем осторожно, боясь поскользнуться, пришла в поликлинику на консультацию. Ходить полагалось туда каждый месяц. Врачиха, усталая, с грубым лицом, помяла живот и пощупала ноги. Полина лежала, спокойно терпела.

– Как грудь? Не болит?

– Нет. Но тут твердое что-то…

Она показала, где: тут. Та помяла. Велела задрать кверху руки. Помяла подмышки и села за стол.

– Пройдешь маммограмму. Посмотрим, что там у тебя. И давно?

– Нет, не очень. Ну, месяц назад. Я не знаю…

– Посмотрим, – сказала врачиха и грустно вздохнула.

Еще через несколько дней сообщили Полине диагноз. Федюлин Давид и Татьяна Федюлина свозили ее в институт на Каширку, там был у Федюлиных блат: брат Федюлина.

– До родов вас с раком груди не оставим. Активная клетка. Процесс идет быстро, и это опасно.

Федюлинский брат почесал подбородок.

– Что будет с ребенком? – спросила Полина.

– Мы грудь ампутируем, это несложно, – сказал брат Федюлина. – Но вот наркоз… Наркоз этот вовсе не нужен ребенку.

– Что будет с ребенком? – как будто не слыша, опять повторила Полина.

– Мы вынем ребеночка. Через неделю. Кормить вы не будете. Выкормим формулой. Потом мы дадим отдохнуть вам дня три и будем снимать уже грудь. Вот и все.

Она обхватила руками живот. Федюлины переглянулись.

– Скорее! – сказала она очень хрипло и низко. – Скорее его вынимайте оттуда! Ему ведь там вредно сейчас находиться! Ведь рак у меня?! Вы спасайте его!