Оперировала молчаливая невысокая женщина. Брат Федюлина заглянул перед тем, как ввели наркоз, потрепал Полину по щеке.

– Ну, ты молодец! Настоящая мама!

Она провалилась. Проснулась в палате.

– Пацан у тебя! – сообщил брат Федюлина. – Хороший, здоровый. По виду не скажешь, что он недоношенный. Классный пацан!

На следующий день показали ребенка. Он был ярко-красный, курносый, кудрявый. Она ощутила такую любовь, что даже в глазах от любви потемнело.

– Бутылочку на! Покорми, он голодный!

Ей дали бутылочку, дали ребенка. Он был, показалось ей, очень горячим.

– Мне кажется, он заболел! Он горит весь! – вскричала она.

– Ничего не горит. – И низенькая медсестра на ходу пощупала лоб у ребенка. – Мамаша! Вы только родили, уже паникуете! А вам еще жить с ним да жить! Успокойтесь!

А через неделю снимали ей грудь. Ребенок был дома с Мадиной Петровной. Та стиснула зубы и помолодела. К тому же и муж все звонил да звонил. И голос плаксивым был и виноватым.

– Мадина! Позволь мне прийти и помочь! Ведь плоть наша общая! Кровь ведь. Мадина!

– Поползай! Поползай! – шептала Мадина, качая коляску с невинным младенцем.

Потом вспоминала про дочку, и ужас сжимал ее сердце. Пускай он поможет. Отец, не чужой. Что теперь пререкаться?

Она пасла коз. И не знала его. Потом он пришел и прижал ее к сердцу. Лежали внутри виноградной лозы, как будто вдвоем в колыбели зеленой.

– О как ты прекрасен, возлюбленный мой! – сказала она.

Он приподнял ее груди.

– О как ты прекрасна, голубка моя! – сказал он, целуя ей левую грудь.

Она ощутила смущенную радость.

– Сосцы твои, – он прошептал, – словно пара козлят, двойня серны…

Она испугалась: он правды не знает.

– Возлюбленный мой! – простонала она. – Я скоро умру. Я умру, мой любимый!

Он нежно прижал ее груди ко рту.

– Не думай об этом, – сказал он. – Мы оба ведь изнемогаем от нашей любви… Она защитит нас, не бойся, голубка…

На Гоголевском бульваре текло со всех деревьев и скамеек. Солнце было таким теплым, что впору без пальто ходить. Полина неторопливо покачивала коляску и щурилась от яркого света. Начало апреля, а как хорошо!

Он пискнул, как птенчик в гнезде. Не заплакал, а пискнул легко и затих. Но Полина взяла его на руки.

Каждое лишнее прикосновение к нему было радостью. Она бы и вовсе держала его на груди сколько можно. Таскала бы, как кенгуру кенгуренка. Откинула кружевце и посмотрела. Он спал и чему-то смеялся во сне.

– Чему ты смеешься? – спросила Полина, сама засмеявшись. – Чему ты смеешься?

И вдруг кто-то кашлянул рядом. Она обернулась, смеясь вместе с сыном. На лавочке рядом сидел Александр. Теперь с бородой, но такой же, как прежде.

– Кто? Мальчик? – спросил он.

– Да, мальчик. Алеша.

– Ты так посиди. Я тебя нарисую. Мадонна с младенцем. Я ведь обещал.

Началось с того, что Евсей Иосифович встретил Вассу Владимировну и женился на ней. Страсть, честно сказать, была односторонней, поскольку жена его с детских ногтей любила художника Волкова, пьющего. Так пьющего, что ни один современник не видел его никогда совсем трезвым. Но Васса Владимировна все прощала. Сидела у ног его и наслаждалась. Хотя он кричал на нее, обзывался то курицей, то недотыкомкой. Потом он мял твердые краски руками, лицо его было в разводах и пятнах. Все знали, что он гениален и скоро на фоне его потускнеет Пикассо. В конце концов именно так и случилось. Почувствовав это, художник скончался, а Васса Владимировна, заливаясь слезами, пошла, так сказать, под венец.

Вернувшись вдвоем уже из-под венца, Евсей с Вассой начали жить. Он был наблюдающим за поведеньем студентов и школьников, толстые папки таскал по субботам домой, волновался. Сидел и подчеркивал красным фломастером особенно свободомыслящих юношей. А Васса Владимировна преподавала им русскую литературу, и это немного мешало Евсею: жена парила всегда в облаках и на землю почти не спускалась.

– Евсей! – говорила она, заплетая свою не густую, но русую косу. – Не знаю, читать Елизару Бердяева?

Она назвала Елизаром младенца, который был должен родиться в апреле. Младенец внутри материнской утробы уже читал Пушкина и Гумилева.

Родился он вовремя – с несколько странным, вернее сказать, демоническим профилем. И Васса Владимировна успокоилась: такой профиль у пошляков не встречается. А именно пошлость стремится разрушить духовную жизнь и мужчины, и женщины.

– Ведь вот я подумала что, – накормивши ребенка парным молоком из груди, сказала она как-то вечером. – Космос – такая же пошлость, Евсей, как генетика!

Муж только дивился ее широте. Она была мыслящей и независимой. Понятно, что росший в такой атмосфере их сын Елизар отличался от сверстников. Огромную роль в его формировании сыграла к тому же домашняя пища. Семья их владела участком земли и лето свое проводила на даче. Ни зайцев, ни лис, ни волков в этом месте почти не водилось, но были другие ресурсы природы. Они поедали улиток с залива, ужей из оврагов, лесных насекомых. Кузнечики с их худосочием были не хуже французских лягушек: при жарке они аппетитно и звонко хрустели. Соседка сказала, что очень полезно есть суп с добавлениями мухоморов, а слухи про их ядовитость ни разу на практике не подтвердились. Попробовав как-то у умной соседки наваристого, темно-красного, с пеной, горячего супа, все трое прониклись и каждое утро в резиновых ботах и серых солдатских плащах отправлялись на поиски этих волшебных грибов. В конце концов гордый Евсей, глава рода, заснял небольшое кино для потомства: лежит в густых травах жена его Васса и ест мухомор, улыбаясь лукаво.

Итак, Елизар рос в семье необычной. Когда в девяностые годы в стране пошло безобразие за безобразием и Васса Владимировна научилась сама варить мыло в лиловой кастрюльке, он вдруг сообщил, что собрался в Израиль.

– А что будешь делать в Израиле, Еля? – спросили родители.

– Красить заборы.

Тогда очень многие из молодых, горячих, решительных так отвечали.

Поехали вместе, втроем. Как иначе? Однако по разным причинам семейство попало в Америку, так что заборы по сей день стоят, ожидая покраски.

– Евсей, США – это мир дикой пошлости. – И Васса Владимировна сжала губы. – Ты будь осторожнее с ними, Евсей. Смотри: не поддайся. А то засосет.

Муж насторожился, втянул шею в плечи. А сын начал вскоре работать на фирме, нашел себе там китаянку-подружку, пустился водить ее по воскресеньям в китайский буфет, где пельмени похожи на уши воинственных древних приматов.