После смерти Гальбы сенат проголосовал за то, чтобы воздвигнуть его статую на колонне в месте убийства на Форуме. На это постановление Веспасиан наложил вето. Значение Гальбы заключается в природе его пути к принципату и символической роли промежуточного принцепса. Гальба из исторических источников занимает среднее положение между старым миром Августова двоевластия (приняв автократию, спрятавшись за добродетельной ностальгией о Республике, за обманчивым понятием «добра» и «зла», по очереди то признаваемым, то отвергаемым Юлиями-Клавдиями) и новым миром, в котором поставленный легионами правитель работает на благо империи и заботится о своей армии. Возможно, что в это смутное время именно Гальба сохранил принципат своими губительными действиями — отдалением от армии и наместников провинций, которые сделали его седьмым цезарем Рима, а также неспособностью добиться расположения сената и римского народа. Свидетельством этому может быть справедливое наблюдение Отона, что только правление Гальбы смягчило последствия властвования Нерона, что его суровые ошибочные решения контекстуализировали деспотические прихоти последних преемников Августа, а непоколебимая нравственность представила в привлекательном виде первую династию Рима. Не случайно вторая римская династия, Веспасиан и его сыновья, как публично, так и частным образом открыто объявляли о своей связи с эксцентричными, властолюбивыми предшественниками (хотя старательно обходили стороной Нерона).

Что касается Гальбы, то он был предрасположен к тому, чтобы оглядываться назад. Сервий Сульпиций Гальба родился 24 декабря 3 г. до н. э. на загородной вилле близ Террачины к юго-западу от Рима. Он был младшим сыном в семье, чья знатность затмевала даже высокое происхождение Августа и его высокомерного клана (за некоторыми исключениями — например, Ливия и Домиций Агенобарб). Родословная Гальбы, со временем наглядно изображенная на стенах императорского атриума, прослеживала генеалогические линии от Юпитера со стороны отца, а со стороны матери — от жены царя Миноса, Пасифаи, неестественная страсть которой к белому быку Посейдона, вероятно, внушила современникам императора оправдание его извращенной любви к зрелым мужчинам. В 68 году подобная демонстрация родовой известности намеренно напоминала о внутренних двориках республиканского Рима с их галереями восковых масок, а также юлианские заявления о происхождении от Венеры. Это объясняется тем, что Сульпиции Гальба занимали высокое положение в эпоху Республики. Сервий Гальба, который в 145 году г. до н. э. стал консулом Рима, по утверждению Светония, был «едва ли не самым красноречивым оратором своего времени». (Время покажет, что его потомок унаследовал семейное имя, но не дарования.) Седьмой цезарь Рима также дорожил памятью своего прадеда, Квинта Катула Капитолина, консула в 78 г. до н. э., которого назвали Капитолином благодаря его роли в перестройке храма на Капитолийском холме, который он освятил в 69 г. до н. э. Нам говорят, что Гальба чтил его память, возможно, он распорядился бы выбить имя предка на пьедестале своего бюста, но, став императором, он, похоже, потерял интерес к подобным великодушным жестам. Все его склонности и усилия были направлены на сокращение расходов после расточительного правления Нерона. Подобная бережливость, достойная восхищения по своей природе, не должна была быть уделом императора. Она демонстрирует нежелание учиться на уроках прошлого и неразумное отношение к вызовам должности. За своей заботой о родословной Гальба не увидел простую вещь: в знатных семействах среди героев и творцов истории скрывались пользующиеся дурной славой глупцы, ничтожества и злодеи — и эта слепота дорого ему обойдется. В их числе был его собственный брат — вздорный банкрот, который покончил с жизнью, когда Тиберий узнал о его слабости. Влюбленный в прошлое Гальба оказался неспособен реагировать на изменившиеся обстоятельства настоящего.

До какого-то времени в его карьере сохранялся глянец предшественников. Выживший в период правления пяти императоров, чрезвычайно богатый, он был избран консулом в 33 году, затем поочередно становился наместником Верхней Германии (сюда его назначил Гай Калигула после заговора Гетулика), Африки (при вмешательстве Клавдия) и в начале 60 года — Ближней Испании. (Последнее назначение было ошибкой Нерона.) Подозрительно относясь к людям, которые пользовались слишком большим уважением, Нерон тем не менее не придал значения высокой репутации Гальбы в низах. Плутарх говорит, что он «казался человеком спокойного нрава, а преклонные его годы заставляли верить, что он будет осмотрителен и осторожен».[167] При Тиберии Гальба надлежащим образом продвигался по «пути чести» (старый император, осмотрительный и коварный, только усмехнулся предсказанию, что Гальба в старости взойдет на трон). Он благополучно служил Гаю, Клавдию и Нерону. Хотя отличием его наместничества была безжалостная воинская дисциплина, приверженный строгому соблюдению законов склад ума, прямо связанный с жесткостью характера и несомненной неподкупностью, Плутарх, в своей роли апологета Гальбы, пишет, что он «стяжал самые высокие похвалы» в Германии и Африке. Непросвещенное, не харизматичное и строго деловое проконсульство, как показывает ретроспективная оценка, принесло Гальбе триумфальные почести и избрание жрецом в три коллегии. Происхождение увеличивало его авторитет, как, несомненно, считал он сам. После тридцати лет, проведенных на государственной службе, демонстрацией своего родословного древа он отстаивал собственное превосходство, полагаясь на римскую веру в наследственность и ставя себя в один ряд с обожествленным Юлием (оба принадлежали к древним патрицианским родам, оба претендовали на небесное родство). Это было опасное соперничество. Цезарь пользовался величием семьи прежде всего для осуществления плана узаконить притязания на свою исключительность на основе единственного достижения, а не в угоду восторгам по поводу собственных добродетелей. Спустя столетие после Цезаря, в мире, наученном не доверять любым претензиям на высокорожденность (кроме семьи Юлиев-Клавдиев), предполагалось, что генеалогическое древо Гальбы само по себе гарантирует ему долгое правление. Естественно, это оказалось ошибкой, потому что Гальба был стариком.

Все источники отмечают его пожилой возраст: искривленное артритом тело, странный, необъяснимый нарост, отвисший с левой стороны[168] так, что его с трудом сдерживала повязка, неуклюжие руки, неспособные развернуть документ, худое лицо, на котором резко выделялся нос (благородный только на нумизматических профилях). Даже у мальчика-служителя, помогавшего ему на публичных жертвоприношениях в Испании, волосы вмиг превратились в снежно-белые, в чем многие увидели знамение. Тацит и Дион Кассий утверждают, что внешность Гальбы вызывала насмешки и больше того — отвращение. Во фразе Тацита: «Даже возраст Гальбы вызывал смех и отвращение у черни, привыкшей к юному Нерону и по своему обыкновению сравнивавшей — какой император более красив и статен», — слышится презрение историка[169], но на этом дело не заканчивается. Возраст Гальбы заслуживает внимания, поскольку он означал, что этот человек смог выжить. В 68 году он был одним из немногих потомков знатных сенаторских семей Республики, избежавшим императорских репрессий. Его действительным отличием была не картография величия, раскрытая в родословном древе, но возраст, который, в свою очередь, подразумевал обособленность. В юности он благоговел перед традициями прошлого, которые Светоний описывает как старые и забытые, включая требование к вольноотпущенникам и рабам появляться перед ним дважды в день: «утром [они] здоровались, а вечером прощались с хозяином поодиночке». Отчужденный во взглядах, утративший большую часть своих сверстников, этот сухопарый ветеран представлял исчезнувшее поколение и время. Его проблема заключалась в том, чтобы не повернуть время вспять, избежать соблазна анахронизмов, подхода к принципату, навеянному ненадежной памятью о Республике. «…Крепка у меня еще сила!» — ответил он придворному, похвалившему его цветущий и бодрый вид. Это была соответствующая героическая цитата из Гомера, но и подхалим, и император понимали, что оба лицемерят. Внешний вид Гальбы выдавал его возраст и физическое состояние. Склонный к самообольщению, слишком высокомерный, чтобы беспокоиться об общественном мнении, он не сознавал, что именно возраст был определяющим фактором в нестабильности его режима, способствуя широким и тревожным предположениям о личности его преемника — Светоний утверждает, что это было основной темой разговоров по всей Италии. Данный факт ложился дополнительным грузом на плечи императора. Как мы видели, управление империей было тяжелой задачей для людей, гораздо более молодых, чем Гальба.