В конце октября или начале ноября Гальба прибыл в Рим, завершив «долгий и кровавый путь», как говорит о нем Тацит. Тем вечером в театре шли ателланы — популярные в Республике комедии грубого юмора и скабрезной буффонады (говорили, что даже Сулла занимался написанием ателлан). Здесь много смеялись — в основном, по свидетельству Светония, над Гальбой. Причиной было то, что в ателланах, предвестнике пантомимы и комедии дель арте, использовалось небольшое число неизменных персонажей, среди которых были толстощекий обжора, клоун и глупый старик на пороге старческой немощи. В этом представлении стариком был деревенский скупердяй по имени Онисим. «Шел Онисим из деревни», — начали актеры. Послышался смех, который стал распространяться, как рябь по воде. Песню подхватили зрители. Когда она закончилась, начали снова. Потом еще раз, сопровождая слова жестами и ужимками. Снова и снова они смеялись над Онисимом-Гальбой. Этот смех был рожден не только весельем, его подпитывал страх, так как толпе были известны слухи о случившемся за пределами театра, и то, что она слышала, вселяло дурные предчувствия.

Это было своего рода публичное зрелище, такое же, как любое другое представление. Но, в отличие от балаганного фарса, оно не вызывало смех. Согласно Диону Кассию, более семи тысяч человек было убито в столкновении с конвоем Гальбы на Мульвиевом мосту в предместьях Рима (реальная цифра может быть намного меньше, поскольку слухи всегда преувеличивают). Этими людьми были матросы, завербованные Нероном для формирования импровизированного легиона. Шумно приветствовав Гальбу, они ходатайствовали о признании их нового статуса. Гальба, сторонник строгой дисциплины, не терпел давления со стороны народа и поэтому ответил уклончиво. Это был напряженный момент. Будущие солдаты громогласно повторили свое требование, некоторые даже выхватили мечи. Гальба в гневе отдал приказ своим воинам, и те атаковали протестующих. Результатом были многочисленные жертвы. Восстановив подобие порядка, новый император решил довести дело до конца. Он приказал провести децимацию, эту старую республиканскую казнь, когда провинившиеся солдаты сами убивают каждого десятого из своих рядов, в то время как остальные вынуждены наблюдать за этим. Приказ был выполнен. «Это показывает, что даже если Гальба был надломлен возрастом и недугами, ум его оставался свеж, и он не считал, что император должен склоняться пред принуждением», — комментировал этот случай Дион Кассий, демонстрируя ход мыслей, несомненно сходный с представлениями Гальбы.[175]

В тот день за казнью товарищей по оружию наблюдали не только воины, но и толпы народа, собравшиеся, чтобы приветствовать императора. Их реакция была предсказуемой даже для города, привыкшего к кровопролитию, наводненного солдатами и находящегося в состоянии ненадежного мира, потому что они были свидетелями знамения, намного более мощного, чем ожеребившийся мул, поседевший прислужник или двухсотлетнее пророчество, погребенное в храмовом святилище. Позже в том же месяце Гальба сформировал из остатков матросов регулярную часть, I Вспомогательный легион.

Матросы Нерона были не единственными жертвами в походе Гальбы на Рим. Пока император добирался до столицы, его топор возмездия не знал покоя. Петроний Турпилиан, военачальник, посланный Нероном подавить восстание Гальбы, был вынужден совершить самоубийство, несмотря на то что его солдаты дезертировали и он не смог причинить противнику ничего, кроме беспокойства. Бетуй Цилон попросил помощи для разгрома мятежа Виндекса и был за это убит, как и Фонтей Капитон, наместник Нижней Германии, казненный Фабием Валентом и Корнелием Аквином с молчаливого согласия Гальбы, — при этом мы вряд ли когда-нибудь узнаем и истинные мотивы, и обстоятельства его убийства. В Африке гальбанцы уничтожили легата Клодия Макра, который подозревался в ограничении поставок зерна, с тем чтобы укрепить свои позиции при попытке захвата трона. В конце осени распрощался с жизнью Нимфидий Сабин. Его величие оказалось коротким. Разочарование от отказа Гальбы назначить его главным советником оказалось решающим фактором, побудившим Нимфидия самому бороться за трон, и с этого момента его дни были сочтены. Его убили преторианцы, дав Гальбе возможность назначить префектом претория нужного человека, Лакона. Цингоний Варрон, кандидат в консулы на 69 год, «продажный и корыстный оратор», по словам Тацита, был убит за то, что написал текст речи, с которой Нимфидий собирался обратиться к преторианским гвардейцам.

Вергинию Руфу повезло больше — ему удалось сохранить жизнь. Проявив верность Нерону тем, что разгромил Виндекса, он спасся благодаря словесному педантизму: Вергиний сам отказался от верховного владычества и противодействовал открытой оппозиции Гальбы, неоднократно повторяя, что не позволит получить трон никому помимо воли и выбора сената. В краткосрочной перспективе наградой ему стала неопределенность существования. Это было своего рода помилование. Но его было недостаточно, чтобы убедить всех, кто стал свидетелем жестокости у Мульвиева моста. Народный гнев питался главным образом известием о смерти Цингония Варрона и Петрония Турпилиана, сенаторов зрелых лет.

Дион Кассий пишет, что «Гальба полагал, что не захватывал власть, но она была ему передана (по крайней мере, он часто повторял это заявление)».[176] Этот домысел, вариант заблуждения Августа, нередко звучал в его публичных высказываниях: он был призван к служению отечеству, и это бремя было принято вопреки желанию. Возможно, такая позиция императора выражала больше, чем просто лицемерные словоизлияния. Свидетельства его отношений с сенатом скудные, но даже имеющиеся не поддерживают предположение Диона Кассия о том, что Гальба пытался отказаться от автократии в пользу управления, более соответствующего республиканским заповедям. Как и все его предшественники, он ставил собственную власть выше сенаторской. Необходимо признать, что Гальба сам происходил из сенаторского сословия. Эти скорые расправы на пути в Рим лишили спокойствия как его сторонников, так и приверженцев Нерона. Кроме того, Светоний сообщает о неподтвержденных слухах, что Гальба разработал план, который почти наверняка встретил бы осуждение сената. Он задумал ограничить двумя годами продолжительность пребывания в должности военных командиров, наместников и прокураторов, что традиционно составляло карьеру сенаторов и всадников. Целью императора было искоренение амбиций и коррупции. Это отчасти представляло собой продолжение политики Нерона по вознаграждению посредственности. Поскольку результатом ее должно было стать лишение потенциальных заговорщиков притязаний на пурпурную мантию, единственным, кто оказывался в выигрыше, был сам Гальба. Более того, эта политика вводила в политическую сферу дисциплину наподобие воинской и как таковая напоминала о деспотическом своеволии худших предшественников Гальбы. Светоний ясно дает понять, что будущие назначения будут предлагаться «тем, кто уклоняется и избегает их», что соответствовало извращенной практике Тиберия или Гая Калигулы. Подобный курс также таил в себе опасность, так как сознательно зарождал культуру, в которой притворство и лицемерие становились неотъемлемой частью существования.