Но никто не спрашивал меня, поэтому я не поднимал голову, держал рот на замке, а руки на швабре.

В час ночи суетливые звукорежиссеры, продюсеры и другие люди, которые пытались выглядеть донельзя занятыми, наконец ушли, и я остался один. В «Раймане» было темно, не считая света на сцене, который каждую ночь оставляли включенным в честь людей, некогда выступавших здесь. Я проверил свой «финальный» список, дважды подергал двери и вышел на сцену. Группа Делии Кросс оставила там свои инструменты, и, принимая во внимание многочисленных охранников, расставленных вокруг здания, никто не мог унести их отсюда.

Рядом с микрофоном Делии стояла ее гитара. Это был «Макферсон». Я не смог удержаться, чтобы не попробовать сыграть на нем. Я взял гитару, перекинул ремень через плечо и стал перебирать пальцами вверх и вниз по грифу, наигрывая простые аккорды. Гитара была прекрасной с эстетической и акустической точки зрения. Очень мелодичной. Звонкой, как колокол, и наполнявшей воздух звуковым кружевом. Ее звук был настолько чистым и подходящим для перебора, что я порылся в памяти и заиграл песню, которую написал очень давно. Это была песня о буре, которая угрожала разорвать и унести шатры, и о том, как отец вытащил меня из-под скамьи и велел играть.

Хотя первоначально эта песня была написана для пианино, я переложил ее для гитары. Она особенно хорошо звучала на этом инструменте, поскольку с годами я научился одновременно использовать щипковую и переборную технику, при этом постукивая по корпусу гитары в ритме барабанной перкуссии, создававшем ощущение приближавшейся грозы. Стиль, который я разработал, позволял слушателю слышать и вместе с тем ощущать музыку благодаря использованию вступающих в противоречие мажорных и минорных аккордов.

Минорные аккорды грустные, тягостные, тревожные. Они захватывают внимание именно потому, что неуютны для слуха. Они дезориентируют и вызывают желание бежать, спасая свою жизнь. Мажорные аккорды радостные, теплые, легкие и торжествующие. Они заставляют желать невозможного. Первое приводит нас ко второму. Но для того, чтобы стать непоколебимыми и торжествующими, сначала нужно испытать тревогу и страх.

Я дополнил этот стиль реальным звуком бури: пронзительным свистом, которому научился у отца. Ничего особенного, просто надо использовать полный объем воздуха в легких и всем известные законы физики. Он заворачивал язык и прижимал к губам передние зубы, а потом дул изо всех сил. Вообще-то, слово «пронзительный» не вполне подходит для описания этого звука. Ребенком я часами репетировал до головокружения, пока не овладел этим свистом.

При правильном исполнении вы слышали рокот грома, треск молнии и хлопки парусины; потом на смену неопределенности приходило нарастающее крещендо. Вы не успевали оглянуться, как буря подхватывала вас, и вы галопом проносились по нотам, потоком лившимся со сцены, обнимавшим вас и дававшим избавление от страха.

Это песня о надежде. О дарении. О призвании. О силе личности. И, наверное, это песня о том, как музыка иногда бывает единственным способом, способным утихомирить бурю, которая бушует внутри нас. Мой отец всегда любил эту песню.

Через три куплета, мелодическую связку и припев я закончил играть, перенастроил нижнюю струну с ноты ми на ре-минор, как было раньше, и уже собирался вернуть гитару на место, когда услышал тихие аплодисменты.

Волосы на моей голове встали дыбом.

— Эй! — окликнул я.

Хлопки прекратились.

— Кто здесь?

— Только я, — ответил усталый женский голос.

Я мысленно воспроизвел свои недавние действия. Разве я не запер все двери? Неужели она все время была здесь? Кто это? Мне хотелось бросить гитару и убежать, но я попытался придать голосу некоторую авторитетность.

— Мэм, это помещение закрыто для репетиции.

Послышался легкий смешок.

— Вот и замечательно.

Хотя я пытался изобразить компетентного служащего, боюсь, мой голос выдавал пойманного ребенка, запустившего руку в банку варенья.

— Я прошу вас уйти.

Я чувствовал улыбку у нее на лице, когда она сказала:

— Само собой, как только вы положите на место мою гитару.

Ох. Меня и впрямь поймали, когда я запустил руку в банку варенья. Я тихо поставил гитару на стойку.

— Я опасался, что вы это скажете.

Она поднялась с места в дальнем конце зала и направилась ко мне.

— Не беспокойтесь. Вы играете на ней гораздо лучше меня.

Я не видел ее вечерних звуковых проб, потому что заменял разные лампочки, но ее голос нельзя было не узнать. Делия Кросс была на добрых пять дюймов ниже меня, но, казалось, не знала об этом. Я махнул рукой в сторону ее гитары:

— Прошу прощения. Я не повредил ее, и вы можете…

— Очень красивая песня.

Я решил изобразить дурачка, что само по себе было тупостью, поскольку я стоял на сцене и только что держал в руках гитару, чье эхо еще гуляло внутри зала.

— Песня?

Она улыбнулась и обошла вокруг меня, напевая мой припев:

— Выпусти это… — Она прекратила петь так же внезапно, как и начала. — Где вы это слышали?

Я пожевал нижнюю губу, задавшись вопросом, насколько честным мне хочется быть перед нею.

— У меня в голове.

Она изумленно посмотрела на меня:

— Вы написали эту песню?

Я не понимал, куда может зайти этот разговор и как мой ответ может повлиять на возможность потерять или сохранить работу. Если бы моя начальница в «Раймане» узнала, как вольно я обошелся с инструментами, доверенными мне на хранение, то моментально уволила бы меня, — в этом я был совершенно уверен. Мои инструкции были предельно ясными: «Уберись, запри двери и ничего не трогай. Ни при каких обстоятельствах не прикасайся к чужим музыкальным инструментам; даже не дыши на них».

А Риггс поручился за меня, что лишь усугубляло положение. Я мог потерять обе работы.

Я указал на инструменты:

— Все осталось на месте, можете проверить. Я просто запер двери и…

— Откуда у вас эта музыка?

— Я не могу потерять эту работу. — Я почесал в затылке. — Поэтому, если бы вы просто забыли…

— Где вы научились так играть?

Я нервно потер ладони.

— Послушайте, мисс, э-ээ…

Она протянула руку:

— Делия. Я буду выступать здесь завтра вечером, — она взглянула на часы, — или сегодня вечером.

Наш разговор ходил кругами: один сменял другой.

— Мне кажется, мы говорим о разных вещах.

Она указала себе за спину.

— Все двери были заперты, поэтому охранники пропустили меня.

Все ясно. Скоро меня вытолкают отсюда взашей.