Грянул «гром», и «молния» осветила заднюю часть сцены у огромного видеоэкрана со сценой надвигающейся бури. Дымовые машины извергали белый дым снизу и сверху, затягивая сцену облачными клубами. Вентиляторы создавали ветер, круживший дым. Когда все вокруг побелело, Делия вышла в центр сцены, где ветер трепал ее волосы. Она стояла посреди бури, ожидая, когда дым рассеется, а музыка достигнет крещендо.

Она так и не дождалась этого.

Нагрузка, возросшая из-за освещения, дыма, вентиляторов и прочих чудес техники, добила и без того перегруженную электрическую панель, и все предохранители, связанные со звуком и светом, с треском перегорели, осыпавшись каскадами искр. Это было похоже на первый пушечный выстрел Армагеддона, вся сцена погрузилась во тьму. В зале мгновенно вспыхнули желтые лампочки аварийного освещения. Делия стояла на безмолвной сцене перед смеющейся публикой.

— Напоминает моего бывшего мужа, — раздался голос где-то в первых рядах.

Музыкальная группа удалилась со сцены, оставив онемевшую Делию наедине со зрителями и последними вспышками искр. Музыкальный критик с фотоаппаратом сделал несколько снимков.

— Милочка, вы хороши ровно настолько, насколько хороша ваша последняя песня, — назидательно произнес он и добавил, обращаясь в пространство: — Она не скоро от этого оправится.

Делия попыталась заговорить в микрофон, но он тоже отключился. Она застыла на месте, не зная, что делать.

Единственным словом, подходившим для описания того, что творилось за сценой и в будке звукооператора, было пандемониум[47]. Тот самый холодный ветер, который дул в зале «Раймана» сегодня рано утром, теперь завывал на сцене. Делия сложила руки на груди, защищаясь от него.

Единственный свет, горевший на балконе, исходил от индикатора «прямой эфир» над будкой радиотрансляции. Оборудование, отвечавшее за трансляцию, очевидно, не пострадало, и свисавшие с потолка микрофоны по-прежнему улавливали звуки на сцене и передавали их на всю страну.

Еще оставалась надежда.

Я вышел на сцену и увидел, что Делия была готова расплакаться, ей грозил нервный срыв. Я снял с ее головы дурацкую тиару и сунул ее за барабанную стойку. Потом я снял фланелевую рубашку, под которой находилась лишь заляпанная белая футболка, и набросил ей на плечи.

— Ты хочешь исполнить эту песню? — спросил я.

Ее взгляд метался.

— Да, но…

— Да или нет. — Я посмотрел на уходящих людей. — У тебя есть три секунды.

Ее взгляд встретился с моим.

— Да.

Я сдвинул две табуретки и перебросил ремень ее гитары через шею. Потом я повернулся к Делии, чьи глаза стали большими и круглыми. Я наклонился поближе, чтобы она услышала меня.

— Просто возьми мои слова и пой их.

Ее рука скользнула по моей руке. Еще одно прикосновение, эхо сонарного сигнала. Она кивнула.

Я ударил по струнам и семь раз пронзительно свистнул, с каждым разом все громче. В ушах у меня звенели отцовские слова: «Великие исполнители велики не потому, что могут сыграть все ноты, а потому, что они этого не делают».

С учетом многолетней практики и таинства прекрасной кафедральной акустики «Раймана», я создал целую какофонию звуков, чтобы привлечь внимание присутствующих. Громкий свист по самой своей природе предназначен для этого. И хотя я остановил всеобщий исход, все же именно Делия вернула людей в зал и заставила их занять свои места.

В тот вечер мой мир изменился.

Делия пропела последнюю ноту под ревущие, неистовые аплодисменты. Она сделала невозможное. Она завоевала публику, всех до единого. Когда мы ушли со сцены, ее моментально окружила толпа. Ко мне же подошел только один человек — ее менеджер.

Он улыбнулся, и я сразу же невзлюбил его. Я не поверил и выражению его глаз. Насколько я понимал, это он был ответственным за фальсификацию моей песни.

— Сэм Кейси, — сказал он и протянул руку.

— Купер О’Коннор. Люди зовут меня Пег.

— Так я и слышал. — Он кивнул в сторону сцены и спросил: — Как вы смотрите на то, чтобы продать нам эту песню?

Делия взяла меня под руку и прижалась ко мне. Она словно парила, пребывая на седьмом небе. Я посмотрел на нее, потом на него.

— Это не моя песня, я не могу ее вам продать.

Он нерешительно взглянул на меня.

— Что вы имеете в виду?

— Я не могу продать то, что уже подарил.

Сэм явно не ожидал этого.

— Некоторые назвали бы это наивностью.

— Другие назвали бы это бескорыстием или даже любезностью.

— Я двадцать лет в этом бизнесе ни разу не встречался с «любезностью».

Последние несколько лет промелькнули перед моими глазами. Он был в чем-то прав.

— Пять лет назад я бы скорее согласился с вами.

— У вас есть другие песни.

— Да, есть.

— Они такие же хорошие?

— Некоторые даже получше.

— Можно послушать? — тихо спросил он.

Я посмотрел на Делию, потом на него.

— У вас в группе есть вакансии? Я играю на гитаре и пианино. И благодаря злобной женщине с глазами-бусинками из прошлого, наверное, у меня лучше получится второе. Петь тоже могу, и, кажется, неплохо.

Он рассмеялся:

— Забавно, что вы упомянули об этом. У нас только что открылись три вакансии, так что можете считать, что вы в деле.

Ладно, наверное, он был не так уж и плох. Сэм положил руку мне на плечо.

— Почему бы вам обоим не прийти на обед в выходные? Нам нужно о многом поговорить. — Он повернулся, собираясь уйти, потом остановился, как будто вспомнил о чем-то. — Да, и если у вас есть планы на будущий год, лучше бы отменить их. Предстоит много поездок. У вас есть паспорт?

— Нет.

— Тогда срочно оформите его.

Несмотря на толпу, вращавшуюся вокруг нас, бесконечные поздравления и рукопожатия, Делия оттащила меня в сторону, прижала мою ладонь к своему сердцу и поцеловала меня — сначала в щеку, потом в уголок рта. Именно там, за сценой «Раймана», ее теплые, соленые, трепещущие губы ответили на вопрос, какая Делия была настоящей.

Моя начальница сказала, что я могу отдыхать до завтра. В сущности, она дала понять, что я могу отдыхать до конца моей жизни. Она обняла меня и сказала: «Навещай нас время от времени». Это было желанное признание, и поскольку оно исходило от человека, знакомого с лучшими из лучших в нашем деле, я был тронут до глубины души.