– Хозяин особняка, находившегося на месте нашей школы.

– Похож на Марину Фаликовну.

– И правда, – рассмеялась Люба. – Откуда у тебя эта фотография?

– Из семейного архива.

– В каком смысле?

– В таком, – сказала Марина, поглаживая Настю по волосам, – что Стопфольд – мой прапрадед.

– Быть не может, – охнула Люба.

– Три поколения моих предков жило на этом холме. В восемьсот седьмом Августа Стопфольд переехала в Петербург, забрав с собой единственную дочь брата, племянницу Наталью. Мою прабабушку. Наталья Георгиевна умерла в сорок третьем. Ее дочь сменила фамилию.

– Ты – Стопфольд?

– Каюсь.

– И ты молчала? Скрывала от своих подруг?

– Стеснялась слегка. И боялась, что мне не поверят, сочтут выдумщицей. Человек с фамилией «Крамер» – потомок коллежского асессора. Звучит смешно.

– Марина Фаликовна, – спросила Настя, – вы – дворянка?

– Ага, немного. Только, девочки, это между нами. А то начнут обсуждать. Я уже привыкла к прозвищу «Шариковна», не хочу иных.

– Ваше высокоблагородие, – поклонилась Люба, – как скажете.

Любу надолго не хватило. В последний день осени к Марине забежала негодующая Кузнецова.

– Ну спасибо, подруга! Мне, учителю истории, не призналась!

– Ольга Викторовна, что мне, при знакомстве уточнять: «родовая дворянка»?

– Естественно! Чтобы помнили. Чтобы если Каракуц решит снова выпендриваться, ротик ее пролетарский захлопнуть.

– Какая тут аристократия, – усмехнулась Марина, – бабушка всю жизнь проработала в продуктовом. Дед – водитель.

– А профиль-то! Профиль, кожа, глазища. Нет, происхождение не скрыть.

Марина отшучивалась, краснея. Кузнецова вытащила из сумки тетрадь в светло-коричневой кожаной обложке.

– Это тебе.

– Что это? – Марина открыла тетрадку. Пожелтевшие страницы испещрили тесные строчки. Написано чернилами, кое-где поплывшими, летящим разборчивым почерком. Палец Марины скользнул по бублику буквы «о», по «ятям» и отмененным «i».

– Дневник Георгия Стопфольда, – торжественно сказала Кузнецова.

– Откуда? – изумленно спросила Марина.

– Мама нашла его в подвале, когда старое здание сносили. Среди книг. Неплохо сохранился, а?

– Превосходно. – Марину заворожили чернильные витки, кляксы на полях.

– Дарю.

– А почему он не в музее? – Марина оторвалась от дневника.

– Мама не желала его обнародовать. Спрятала на антресоли. Говорила: мы многим обязаны Георгию Стопфольду. Он приютил нас в своих стенах. А дневник… видишь, первая половина страниц вырвана. То, что осталось, – последний год жизни. Прочитав его, мама решила, что это – фантастическая повесть, написанная от лица Стопфольда. Но это – хроника безумия человека, не справившегося с потерей жены.

– Я знала, – произнесла Марина, – что Стопфольд перед смертью впал в депрессию.

– Он сошел с ума, – сказала Ольга Викторовна. – Он считал, что замуровал в подвале демона.

Плавать его научил отец. Достаточно поздно – Паше было лет десять. Самотины отправились на турбазу. Отец рассекал кролем речную гладь, а Пашка бултыхался у берега. Он вроде и на воде лежал, и дергался сумасшедшей жабкой, но в результате преодолевал пару метров, а ноги уже волочились по дну. Папа ругался, вместо того чтобы объяснять. И вокруг всегда было много народа, при котором стыдно показаться неумехой. Лучше делать вид, что плаваешь, шлепая по песочку, где мелко.

Но в тот раз Самотины на пляже были одни. Паша наблюдал за отцом с пирса.

– Прыгай! – крикнул папа. – Я подхвачу.

Он поверил и прыгнул.

Папа позже говорил, что именно так и его самого научили. Он не собирался ловить Пашу, рассчитывал, что сын, спасая шкуру, поплывет. Но Паша устремился ко дну. Испугавшись, папа рванул на помощь. Паша брыкался и расквасил ему нос, оба наглотались воды и неделю отрыгивали запахом тины. Лежали на берегу – папа крепко обнял Пашу, его трясло. Плакал и смеялся.

«Как я тебя люблю», – подумал Паша, отплевываясь.

А через месяц, несмело, под зорким маминым контролем, поплыл.

Паша уцепился за алюминиевые перила, вынырнул. Поднялся по ступенькам на прорезиненную кромку бассейна.

– Обсохни, – сказал молодой тренер, проходивший мимо.

Паша вытряхнул воду из уха. Сел на скамью и осмотрелся в поисках знакомых физиономий. Одноклассники разминались на противоположной стороне бассейна. Физрук Мачтакова, сопровождавшая их, что-то втолковывала распоясавшемся Лысину. Паша очутился среди местных ребят. Почувствовал себя не в своей тарелке. Косые взгляды, смешки. Здесь плевать хотели на авторитет мамы, ведь мама работала в школе номер один, а бассейн, просторный и светлый, находился под крышей новой школы. Туземцы относились к пришлым пловцам снисходительно, надменно. В Стекляшке считалось, что ученики с холма – сплошь деревенщина и гопота.

Тоже мне, академия благородных девиц.

– Эй, – окликнули сбоку. Трое подростков в плавках, с рельефными торсами, не то что тощий Пашка. Говорил заносчивый брюнет; в брови серебрился шарик пирсинга.

– Правда ваша вахтерша съехала с катушек?

– Правда.

– Порезала людей?

– Да.

– И в суп нахаркала?

– Вроде бы…

– А ты его ел?

Компания прыснула смехом.

Не реагируй.

– Явно ел, и понравилось, добавки просил.

Паша потупился. Насмешники разогнались, бомбочками попа́дали в бассейн, обдав все окрест брызгами.

Придурки…

Паша утер влагу с лица. В нескольких метрах от него делала зарядку симпатичная шатенка.

«И почему, – взгрустнулось Паше, – красивые девочки всегда учатся в других классах и школах, а в твоей – страшилы?»

Шатенка наклонялась, выставляя на обозрение тугие, обтянутые голубым купальником ягодицы. Поворачивалась вправо-влево, мускулы красиво вырисовывались на голой спине. Капли стекали с мокрых волос по лопаткам. Под тканью очертились соски. Паша скрестил ноги, как бы никто не заметил его недетский интерес к шатенке.

– Прелестное создание, – сказал Руд, вскарабкиваясь на край бассейна. Патлы торчали рожками на его овальном куполе. Девушка презрительно скривилась:

– Чего?

– Говорю, вам не стать «last girl» в слэшере. У вас другое амплуа.