Про киношных «last girl» – сиречь девственниц – шатенка не поняла. Одарила Руда холодным взглядом и отошла подальше.

– Теперь баттерфляй! – крикнул тренер.

Руд попрыгал к скамьям.

– Я не ее поля ягода, – беспечно рассуждал он. – Сам прикинь, кто я и кто она. Я – сухопутный рыцарь. Она – победительница соревнования «Золотая рыбка», сельской спартакиады и веселых стартов. У нее с яслей соски – колышками.

Руд сел возле Паши. На душе полегчало.

– Согласовываем движения! – руководил тренер. – Координируем! Скользим! В темпе!

– Отстрелялся, – сказал Руд. – Хоть одна четверка в аттестате будет.

– Мама тебе четверку поставит, – сказал Паша.

– О, блат я ценю.

Шатенка, опустившись на корточки, болтала с плавающим у бортика брюнетом. Почему они, девочки, вечно выбирают малограмотных быков?

– Говорят, племянницу Тамарки родители увезли в Псков. Она так и не оклемалась.

– Мы видели ее в подвале, – произнес Паша, – она вела себя странно задолго до того, как стала пленницей.

– Ну, если шастать по подвалам без трусов – странно, то да. Определенно.

Паша посмотрел на друга.

– Мужик, тебе снятся кошмары?

Задумчивая улыбка Руда оплыла, как нагревшийся воск. Он обернулся, обдав моросью плечо.

– Почему ты спросил?

Смятение в глазах ответило за Руда.

– Тебе снится Лицо со стены?

– Да… снилось пару раз…

– Мне тоже.

– Ты хочешь сказать… – Руд выдохнул и ухмыльнулся возбужденно. – Блин, это же та сцена из «Кошмаров на улице Вязов». Где Хизер с приятелями выясняют, что им снился одинаковый сон.

– А наяву? – спросил Паша.

– Ты о чем?

– У тебя не бывает… видений?

– Боже, Самотин… ты видишь кошмары наяву?

– Не знаю, – Паша опустил голову, – ничего конкретного. Так – чудится в тенях.

– Классика жанра!

– Забудь на секунду об ужастиках.

– Забыл. О каких ужастиках?

Дуракавалянием Руд защищался от мира. Возможно, и от подвальной образины.

– После того вечера со мной происходит что-то неладное, – разоткровенничался Паша. – Тени – полбеды. Я будто вхожу в прострацию. Выключаюсь посреди урока. Постоянное ощущение, что в школе за мной наблюдают.

Руд присвистнул.

– Помнишь моего Чаки? Он разговаривает, десяток записанных фраз. Но в пятницу, клянусь, весь его словарный запас поменялся. Он стал говорить о подвале. Зазывать меня вниз.

– Волосы дыбом. – Руд показал покрывшуюся пупырышками руку. Он верил Паше! В пятнадцать поверить проще, чем в сорок четыре. Но маме Паша и не пытался впарить эту ахинею.

– Точно никто не поковырялся в малыше Чаки без твоего ведома?

– Мама – чайник, а кроме нее в доме никого нет.

– Получается… полтергейст? Призраки?

– Я называю его Зивер.

– Как в рассказе? Божество людей-леопардов?

– Ты почувствовал, рассматривая Лицо?

– Да, – Руд побледнел. – Оно обладает энергетикой. Как будто… – Он запнулся, не найдя примеров. Паша подсобил:

– Как будто твоя башка – кастрюля, с которой сняли крышку и наполнили ее доверху гадкими образами.

– Настоящий писатель, – поморщился болезненно Руд. – Оно заставляло думать о мерзких вещах. Думать и видеть их. Тучи насекомых… Жирных тараканов в детской колыбели.

– Я видел гниющую тушу кита и опухоли.

– Что же это такое, мужик? Проклятое граффити? Древняя фреска?

– Бетону от силы лет шестьдесят. Я не знаю, Руд. Но Курлыку, я думаю, снятся те же сны, и он совсем плох. Он считает, что Лицо причастно к исчезновению Рязана.

– Разве Рязан не сбежал из дома в очередной раз?

– Или его окоченевшее тело лежит под трубами?

– Тогда не такой уж он плохой, этот Зивер. – Руд ощупал приплюснутый нос.

– Мне кажется, он взломал нас, как хакер. Натравил бабу Тамару на поварих, а Игнатьича заставил угрожать внуку гвоздометом. Свел с ума негритяночку.

– Ублюдок, мать твою, говно собачье, – прогнусавил Руд голосом синхронного переводчика Гаврилова. – Мы – в заднице, а?

Паша не успел ответить. Шлепая босыми пятками по кафелю, к ним направлялась троица из второй школы. Впереди шел брюнет с пирсингом, и его гримаса не предвещала ничего хорошего.

– Ты что моей девушке сказал?

– Ничего, – заулыбался Руд, глядя на парня снизу вверх, – так, комплимент.

– Сильно говорливый, а?

– Есть такой грешок.

– Извиняйся.

– За что?

Брюнет схватил Руда за ухо, и тот ойкнул.

– Извиняйся, дебил.

– Слушай, отпусти, – привстал с лавки Паша.

Брюнет не посмотрел в его сторону. Он прокручивал ухо Руда, как ручку старого радиоприемника.

– Извини, извини, – зачастил Руд, – твоя подружка совсем не прелестная.

– Остроумный, да?

Руд замычал. Дружки брюнета спинами закрыли происходящее от физруков.

– Не тронь его, – процедил Паша. Брюнет, не оборачиваясь, толкнул Пашу в грудь. Тот стукнулся о стену и словно срикошетил: всем телом пихнул брюнета.

– Сука, я тебе…

Паша ударил головой. Коротким кивком сбил противника с ног. Брюнет растянулся на плитках, ошарашенно моргая. Из рассеченной брови струилась кровь. Дружки топтались на месте. Позади засвистела Мачтакова.

Паша, шокированный не меньше брюнета, прикоснулся к своему лбу. Сердце чеканило ровный и размеренный ритм. Пульс не ускорился. Словно Паша Самотин дрался ежедневно; будничный случай. Пардус валит одной левой врагов и овладевает их женщинами.

Брюнет потрогал бровь. На его пальцах осталась кровь и серебряная запятая пирсинга.

– Сука, ну на фига? – почти всхлипнул он.

5 августа. Высадился в Тифлисской губернии. Погода прекрасна, а запахи – неописуемое блаженство. Словно входит в тебя этот чистейший горный воздух и перетряхивает все внутри. Древний город поразил и влюбил в себя с первого взгляда. Удивительная архитектура, вспоминается жаркий и вкрадчивый Каир. Глухой высоченный цоколь, омываемый рекой, над ним – разнокалиберные арочные окна, четыре-пять этажей, целая крепость. И точно этого мало, плоские крыши увенчаны мансардами. Здания соединяют мосты, присмотришься – а в этих крытых мостах-арках оконца, и там тоже обитают люди, голосистые, гордые, веселые. Нюхаю – не могу насладиться – аромат Куры, и кислого молока, и сушащегося в переулках белья, и свежего хлеба. Права, права Августа, нужна мне была эта поездка. Разомкнуть стены, забыться. В Горшине – горше.