– Кхва-буль, ну это, скажи хоть, кто такой американец?

– Какой американец? – удивляюсь я.

– Ты сказал, будто я как американец.

– А-а, это один знакомый болотник из далеких, расположенных аж за Черным кряжем болот. Давай об этом тоже потом? Веди нас скорей, а то уже солнце к закату клонится.

Опальный дух озера не пожелал откликнуться на призыв. Как сказал болотник, к которому нас вывел сосед, озерник часто впадает в спячку, и тогда до него невозможно докричаться. Сколь долго тот в спячке пробудет, неизвестно и Водяну. Однако ежели есть желание, можно отправиться к озеру пешком. Мол, где-то рядом с болотом находится селение, и людишки частенько забредают сюда за ягодой. Там можно узнать пеший путь к водоему.

Делать, как говорится, нечего, пришлось нам с Леденем искать поселение. Узнали у болотника направление, откуда появляются люди, и отправились в ту сторону. Вскоре вышли на заметную тропу. Через пару километров тропа влилась в хорошо наезженную дорогу. Посреди дороги, перегородив ее, стоит самая настоящая русская печь.

– Фигасе! Что это такое? – вырывается у меня.

– Печка, – поясняет оборотень, взирающий на чудо с не меньшим изумлением.

– Вижу, что не мультиварка. Что она делает посреди дороги?

Ледень лишь пожимает плечами.

М-да… Может, если допустить совсем уж бредовые мысли, это какая-нибудь первопечь? А что? В сказках моего мира фигурировал подобный одушевленный персонаж, кормивший путников пирогами и прятавший их от Бабы-яги и прочих гусей-лебедей. А может, это и вовсе кто из перволюдей неодушевленным предметом прикинулся, дабы избавиться от лишнего внимания. Хотя пытаться избавиться от внимания, перегораживая дорогу, не совсем правильный способ.

Размышляя, подхожу ближе и замечаю, что печь будто висит над землей. Из любопытства встаю на четвереньки и заглядываю под нее. Действительно, висит сантиметрах в десяти над дорогой. Чтобы окончательно удостовериться, провожу под ней посохом – висит. Чудо, да и только.

– Эй, – стучу пальцем по заслонке.

Печка не реагирует. Может, притворилась мертвой? Интересно, а пирожки в ней есть? Берусь за ручку заслонки, желая проверить, но в этот момент за спиной с треском раздвигаются кусты и слышится возмущенный голос:

– Эй, это моя печка! Ишь, уже и в кустики отойти нельзя. Так и норовят обокрасть!

Оборачиваюсь и вижу розовощекого детинушку с заспанным лицом и всклокоченными соломенными волосами. Одет он в длинную, почти до пят, рубаху. Обут в лапти со стоптанными задниками, которые при ходьбе шаркают и шлепают, как привычные в моем мире шлепанцы, обязательный атрибут любителей пива, курсирующих между лавочкой у подъезда и киоском.

Сердито глядя на нас, парень шаркает к печке и медленно, словно ленивец, взбирается на нее. Продолжая подозрительно коситься в нашу сторону, он прикрывает рот ладонью и что-то шепчет, прислонившись к трубе. Печь вздрагивает, плавно и бесшумно сдвигается с места и удаляется, быстро набирая скорость.

– Слыхивал о таком чуде, но видывать ранее не приходилось, – говорит оборотень, глядя вслед скрывшейся за изгибом лесной дороги печке.

– Это Емеля, что ли? – отмираю и я.

– Похоже на то.

– А он разве на царевне не женился?

– Нет, говорят, убег прямо из-под венца. Как узнал, что вместе с царевной ему еще и полцарства достанется, так и убег.

– Не понял. Он что, половину царства не захотел?

– А на кой оно ему? Там же одной только скотины сколько! Коров пара дюжин голов, да лошаденок столько же, поросята опять же, да птицы не счесть. За ними за всеми уход нужен. А пашня, а луга заливные? Да из-под такого ярма кто хошь сбежит.

– Это да, – киваю в ответ, но, подумав, предполагаю: – Хотя Болтомир, может, и не сбежал.

– Этот не сбежал бы, – соглашается Ледень.

Долго не раздумывая, в какую сторону идти, направляемся вслед за печкой и вскоре выходим к окруженному полями пологому холму, на вершине которого за невысоким частоколом виднеются деревянные постройки. В центре высится терем в три поверха с резными наличниками, расписными ставнями и красным петухом на коньке.

Сворачиваем с дороги к селению, проходим мимо зеленых полей, минуем обнесенные жердяными загородками грядки и входим в распахнутые ворота за частокол. Здесь вовсю кипит крестьянский быт. Мычат коровы, толпящиеся в очереди на дойку, с которой управляются две молодые девахи и женщина в годах. Хрюкают и чавкают упитанные розовобокие поросята, обступившие рыжебородого мужичка, выливающего какое-то месиво в деревянное корыто. Гогочут гуси, кудахчут куры… Ну, в общем, царит нормальная беспросветная счастливая крестьянская жизнь.

Вот одна девица замечает нас и шепотом сообщает другой, рыжей веснушчатой пышнотелой девахе, явно дочери мужика, управляющегося со свиньями.

– Ах! – восклицает та, схватившись ладонями за вмиг покрасневшие и без того румяные щеки. Подскочив и опрокинув ведро с молоком, она опрометью уносится в терем.

– Кочерыжку мне в зад! – восклицает мужичок, отбрасывает ведро, пинает подвернувшегося под ногу поросенка и уносится вслед за дочуркой.

За ними, вытирая руки о серый передник, спешит и тетка. Если лицом убежавшая первой деваха походит на мужика, то высокий рост и внушительные габариты говорят о том, что она дочь именно этой тетки.

С коровами осталась лишь та, которая заметила нас первой. Черноглазая девчушка лет тринадцати. Она с интересом зыркает на нас под аккомпанемент вспенивающих молоко в ведре струй, вырывающихся из-под ее ловких пальцев.

– Привет, красавица, – обращаюсь к ней, подойдя ближе. – Куда это всех так резко сдуло? Нешто нас испугались? Так мы мирные путники. Кое о чем спросим и уйдем.

Черноглазая успевает только улыбнуться в ответ, как из терема выскакивают хозяева. Выметнувшись из дверей и отыскав нас взглядом, мужик с бабой резко тормозят и далее следуют степенным, я бы даже сказал, важным шагом. Честно говоря, я не сразу узнал в них тех персонажей, что некоторое время назад драпали от нас. Теперь на рыжебородом надет красный балахон с лисьим воротником и с лисьей же опушкой по подолу. На голове – ё-моё! – золотая корона. Или как минимум позолоченная. В руках посох, поверх которого сверкает крупный, с куриное яйцо, красный камень. Пальцы рук унизаны перстнями, которые, отражая лучи заходящего солнца, буквально слепят сиянием камней всех цветов радуги. И когда только успел напялить? Не дойдя до нас трех шагов, мужик останавливается, опершись на посох, и важно отставляет в сторону ногу, высунув из-под полы дырявый лапоть. Из дырки в лапте торчит большой палец с грязным, давно не стриженным ногтем.

Баба делает еще пару шагов и протягивает деревянный ковш со словами:

– Отведайте кваску прохладного с дороги, гостюшки дорогие!

Всучив мне ковш, тетка пятится к мужу и, теребя в пальцах конец платка, застывает рядом с ним. Она тоже успела переодеться в нарядный сарафан. На голове нечто вроде колпака, поверх которого повязан цветастый платок.