Вдруг слух: Цейтл и Рикл целыми днями постятся. Ночью кой-чего перехватят, а весь день не едят. А у нас габэтши были, уж такие святоши, чуть свет – они уже в вайбэршул, на верхах синагоги, и уже благоговейно бубнят. Через день на кладбище бегают, навещают покойных. И вдруг: Цейтл и Рикл туда тоже повадились! Обрили головы обе, надели парики. И усердно там молятся – но как, ни один посэк не пропустят! – и всё плачут, плачут, слезы жаркие льют. На кладбище придут, бросятся на могилу реб Исруэла, руки раскинут – рыдают лежат.

Ну, поварешек у нас полный таз! Побежали к полковнику, а тот: «Я в ваши еврейские вздоры влезать не имею желанья. Мне, – отвечает, – солдатиков моих достает. Казаки, – говорит, – добрые вояки, только им пашквили из дому пишут, будто жены их шлендрают. А от этого, – говорит, – они делаются совсем дикие». Это правда. Сколько раз было, разгонится казак на коне, ворвется в толпу и давай, и давай своей пикой направо, налево, не смотрит! Ну, отслужит пять лет, напоследок является в лавку: подарки берет для родителей, для братьев берет, для сестер, для родни. Спросят его: «А что ж ты, Никита, для жены приготовил?» А он: «Нагайку!» Возвращались они домой, в донские степи, а там их приблудки ждут. Отрубит жене голову, сам – прямиком в Сибирь, на каторгу…

О чем я? Да, обнимаются Цейтл и Рикл, и все у них разговоры про тот свет, и уже никого не таятся. Какой книгоноша прибудет – они первые покупатели. Проповедник приедет – сразу с расспросами: сколько времени длится хибэт-хакейвер?[133] Сколько есть видов ада? Кто приговор выносит? Кто стегает грешников и какими прутьями – железными, медными?

Было над чем зубоскалам у нас наржаться!

В ту пору к нам многие бал-дрошнс[134] возвещать наезжали. Особенно одного помню. Реб Йойл его звали. Тот как заведет: «Судный день наступил…» Ад, бывало, так обрисует – по коже мороз. Говорили, беременным лучше не слушать его, потому что, мол, несколько баб уже выкинули после тех нравоучений. Но известно: чем страшнее – тем сладостней. Бегут, в женской части ограждение рушится. Голос был у него – по всем углам гром. Каждое слово – нож.

Помню, и я примчалась. Ад, оказывается, не один, адов целых семь, и в каждом огонь в шестьдесят раз сильнее, чем в предыдущем. А у нас старый еврей из Козлова жил, перекрученный, как говорится, замок, так он точно уж подсчитал, что в седьмом аду в мириады раз жарче, чем в первом. Мужчины, бывало, как дети, плачут, женщины – в голос кричат. Вопят и рыдают.

Цейтл и Рикл конечно же тут. Прошмыгнули вниз, где жинкам нельзя, через прихожую и взгромоздились позади на лавку. По глаза в шали закутаны. Обычно женщины стоят у нас вместе с мужчинами только на Симхэс-Тойрэ. Но когда вайбэршул переполнена, их пускают и вниз, из прихожей послушать, ну а оттуда уж кто как ловка.

Реб Йойл всему человечеству карой грозил, но особенно женщин огнем поливал, пламенем ада. Описал, как их будут за груди подвешивать, за волосы, как их черти кладут на постель из терниев и что с ними делает нечисть в свое удовольствие. А потом из пылающих углей – на снег. А потом – обратно на угли. А прежде чем тебя в ад пропустят, ты еще покувыркаешься в ямине мерзостей – с чертями, бесами и лапитутами. Ужас, волосы дыбом. Я была совсем юной, на меня аж икотка напала, думала – задышусь. Смотрю на Цейтл и Рикл – а они хоть бы хны. Ни слезинки. Только глаза в два раза больше и белы, как известка. Какое-то светилось безумие в двух этих лицах, и мне представилось, что их ждет нехороший конец.

Назавтра реб Йойл опять проповедничал, но с меня хватило вчерашнего. Мне потом рассказали, что, когда он закончил, Цейтл к нему подошла и в гости его пригласила. В гости его звали многие: шутка ли – честь какая! Но реб Йойл отправился к ней. О чем они там беседовали, я не знаю. И не помню, ночевал ли он там. Наверно, нет. Как может манцбл остаться с двумя нэкэйвами? Хотя литвак всегда зацепку найдет! Литваки эти – они даже Тору на свой лад перетолковали. За это их и прозвали: литвак – кособокий чердак! Дед мой, олэвхашолэм, часто рассказывал про одного литвака: тот в грехе ублажал свою гойку и, представляете, при этом Гемару читал!

Ну, уехал реб Йойл, все утихло. Так прошло лето.

Как-то раз, в зимний вечер, уже и ставни закрыли, вдруг слышим: жуткие крики. Понабежали: думали гойим напали. А в тот вечер луна была, и видим картину: идет Файвл-мясник и несет на руках Рикл. Та визжит, вырывается, норовит глаза ему выцарапать. Он, ясно дело, обороняется. Мужчина он был богатырь и понес ее прямо бэздн-штуб[135] к руву. Реб Айзеле, случалось, до ночи засиживался, всё чего-то там изучает и себя чайком из самовара бодрит. Люди кричат, Рикл хочет удрать. Двое мужчин ее держат. Раввин начинает допрашивать.

Я рядом там не стояла. Обычно спать я ложилась рано, но в тот вечер у нас рубили капусту, девушки собрались. Так было заведено, все вместе рубим, заквашиваем в кадушки. Хлебом с гусиными шкварками лакомимся, рассказываем что пострашней. Сегодня сидим у одной, завтра – у другой. И попляшем, бывало, друг с дружкой; договариваемся: ты парень, я девушка. А тетка моя на гребешке умела дрынчать – ну там «Шер», «Дзень добри», «Обида».

Когда вдруг слышим: шум, гармидэр. Мы – на улицу.

Так вот, Рикл сперва ничего раввину объяснять не желала. Только кричит, чтоб ее отпустили. Файвл говорит: «Она в колодце утопиться хотела». Понимаете, он ухватил ее, когда ногу уже перебросила.

– Как тебе такое могло прийти в голову? – спрашивает реб Айзеле.

А она отвечает:

– Мне белый свет опротивел. Хочу узнать: что там, в лучшем мире?

Раввин ей втолковывает:

– Если такое над собой сотворить – никакого лучшего мира тебе не увидеть.

– Ну и что? – отвечает. – Ад – тоже для человека, не для коз.

И опять в крик: хочу к маме и папе! хочу к бабушке! хочу к дедушке! Не желаю, мол, больше жить в этой юдоли. Так прямо и говорит. Все сразу поняли, что это Цейтл ее просветила, потому что Цейтл разбиралась в подобных вещах. Кто-то и спрашивает: а где ж Цейтл? «Где Цейтл? – вздыхает Рикл. – Ей уже хорошо. Моя Цейтл уже там…» Милые мои, а Цейтл бросилась в тот же колодец. Чуток раньше, первой ушла.

Сбежалось полгорода. Зажгли факелы, всей толпою – к колодцу. Цейтл – вниз головой, голова в воде, ноги торчат. Спустили лестницу и вытащили ее мертвую.

Теперь надо же Рикл стеречь, отвели ее в хекдэш у кладбища, приставили к ней старика из нищих: глаз не спускать! Цейтл сразу же и захоронили, но за оградой, конечно, внутри – нельзя. Рикл сделала вид, что одумалась и обо всем сожалеет. А рано утром, когда все еще спали, поднялась и – прямо к реке. Река льдом покрыта была, так она дырку пробила, камнем, наверно. Просыпаются – Рикл нет. Ну, следы на снегу, побежали к реке. Рикл ушла вслед за Цейтл. Ее рядом и закопали, без могильного холмика даже, без дощечки.