постаравшись донести до них, что им пора создавать свою. Частично получилось: на землю шлёпнулся подрагивавший клубок. Но черви в нём быстро издохли, не проявив ни малейшего желания сложиться в крошечного безликого.

Так я убедился, что без частицы его зёрнышка создать клон не получится. Притащив пленного безликого из пыльной кладовки в глубине разума, я принялся аккуратно кромсать его суть. От этого чудовище разъярилось, и я потратил немало времени на то, чтобы усмирить его. Нейфила, утомлённая его воплями, демонстративно зажимала уши.

Работа над зёрнышком сожрала невероятное количество энергии. Я прервался на охоту, а затем вернулся к сотворению по образу и подобию. Выбросить частицу ядра за пределы тела было довольно просто. Намного сложнее было заставить её переместиться в червей, которых я выбрасывал из колонии. На фоне новых затрат энергии старые показались сущим пустяком.

Тем не менее на пятые условные сутки (условные, так как я вёл их по циклам сна и бодрствования), у меня получилось слить кусочек зёрнышка и червей. Результатом стало то, что червивая масса у моих ног зашевелилась активнее, а примерно через час сложилась в подобие фигуры безликого.

От меня её отличала ещё большая безобразность. Взрослая особь хотя бы создавала впечатление законченности. Малыш же был омерзителен вдвойне, оплывший, как свечной огарок.

Несмотря ни на что, меня объяла отеческая гордость. Я смотрел на продукт своих усилий и видел прекрасное будущее, в котором управляю сотнями безликих.

Нейфилу мой прорыв не впечатлил.

«Какой-то он… своеобразный, — обтекаемо выразилась она. — Не хочется мне в него лезть. У тебя уютнее».

Я же не жалуюсь. Да и выбор невелик, захочешь жить — полезешь и в такое.

Девушка погрузилась в молчание, как мне показалось, обиженное. Я не стал докапываться до неё.

Меж тем с детёнышем возникла проблема. Я не представлял, как передавать своей копии приказы — и как обеспечить их выполнение. Попытка объясниться жестами ни к чему не привела. Клон топтался на месте, пока я старательно доносил до него, что ему нужно разведать ближайшие проходы.

Когда я отчаялся чего-то добиться от своей копии, она развернулась и зашагала в противоположном направлении. Похоже, ей надоели кривляния родителя.

Разочарованный, я нагнал безликого-младшего и поступил так, как и полагалось отцу неудачника, — поглотил его. Частица безликого вернулась ко мне, и хотя она немного увеличилась, значительных изменений в ней не было. Она не успела развиться и слилась с основой.

Мои попытки тянули от силы на Набросок. Я временно поставил крест на проекте Детский Труд, переключившись на другую задачу. А именно — пробовал подселять вместе с зёрнышком душу другого зверя, чтобы проверить, как они будут влиять друг на друга. Я предполагал, что повреждённый клубок даст клону способность принимать другой облик; а цельный шар, как у Нейфилы, сумеет победить новорождённого хозяина, как это сделал я со своим безликим, и встать у руля.

Эта теория осталась без подтверждения. Даже перемещение потрёпанной души едкоклопа чуть не прикончило меня. На то, чтобы манипулировать клубком вне моего тела, ушла энергия, собранная в течение двух прошлых дней.

Выручил запас воспоминаний Каттая. Я выжил — и с тех пор подходил к работе над душами с удвоенной осторожностью.

Следующие опыты подтвердили догадку. Чем целее был шар, тем труднее было перетащить его в новое тело. А поскольку душа Нейфилы на порядки превосходила все другие клубки вместе взятые, я зашёл в тупик.

Чтобы воскресить девушку, я должен был столетиями зачищать Лабиринтум.

Это открытие поубавило мой энтузиазм. Я не забросил воскрешение Нейфилы насовсем, но сместил фокус с него в сторону развития своих способностей.

Несколько дней спустя рутина моих блужданий по Лабиринтуму нарушилась. В одном из проходов, широком и почти лишённом естественных наростов, я наткнулся на металлические плиты, которыми был выложен пол.

Я нашёл руины.

И они целиком захватили меня.

Глава 21

Из песка и мягкой глины выступали древние изразцы. Сделанные из тусклого металла, они были тщательно подогнаны друг к другу, хотя представляли собой неправильные семиугольники. Взгляд скользил по сильно вытянутым граням, цеплялся за чересчур широкие углы, которые не образовывали, не могли образовать существующую геометрическую фигуру — и всё же каким-то чудом рёбра соединялись воедино.

Изразцы бросали вызов симметрии. Если смотреть на них слишком долго, начинало казаться, что над ними дрожит само пространство, возмущённое их искаженностью, вызовом привычным законам реальности.

Искривлённые плиты составляли узор, неуловимый для разума. Я не видел его, но нечто внутри чувствовало рисунок и откликалось на него радостным возбуждением. Часть этого ликования передалась и мне, усиленное природной склонностью видеть красоту в чудовищном. Я присел и прикоснулся к одному изразцу, провёл по нему пальцами, чувствуя пульсирующую прохладу металла.

Нахлынул легкомысленный позыв запечатлеть узор на бумаге. Его противоестественная красота вызвала у меня прилив вдохновения.

Отголоском донёсся шёпот Нейфилы.

«Какая жуть».

Жуть? В жизни не встречал ничего прекраснее.

Она замешкалась с ответом. Пока стояла тишина, я изучал плиты, стремясь найти хоть один зазор, хоть один изъян, который разрушил бы гармонию, созданную её полным отсутствием. Наконец Нейфила заговорила.

«Не знаю, как видишь это ты, но мне неуютно. Даже не так. Мне страшно. Я… Сложно описать, что я чувствую, но один взгляд на них приводит меня в трепет. Как и любого человека, насколько мне известно. Кажется, здесь нет ничего особенного, но… Если присмотреться… Они невозможны. Эти пластины. Как будто к ним добавили дополнительное измерение, которое недоступно людям, но в которое нас затягивает, стоит только утратить бдительность».

Она перевела дух. Я явственно услышал прерывистое дыхание, хотя Нейфила, будучи призраком, не нуждалась в нём.

Нет, всё-таки от некоторых привычек сложно отказаться.

«Безликие обожают руины. Наверное, твоё восхищение вызвано им, безликим, которого ты победил».

Поначалу я не принял её слова всерьёз. Взыграла гордость художника, наткнувшегося на шедевр, достойный работы кисти. Но поразмыслив над ситуацией, я согласился с Нейфилой. Моя увлечённость этими развалинами была чересчур сильна. Меня же не тянуло безотрывно разглядывать своё отражение в облике безликого, а тут — я ощущал, что готов провести остаток своих дней здесь. Но это явно шло вразрез с моими планами.

Я погрузился в неглубокую медитацию и обнаружил, что безликий, обычно смирно сидевший в клетке, пришёл в неимоверное возбуждение. Он бросался на её прутья, как обезумевший зверь, стремился выломать их и вырваться на свободу.

Пары мысленных оплеух оказалось недостаточно. От них безликого охватило настоящее бешенство. Пришлось наказать его сильнее. Лишь после того как я перемолол треть его сущности, он угомонился — впрочем, больше походило на то, что он попросту обессилел.

После возвращения в реальный мир ассиметричные изразцы больше не вызывали во мне абсурдного восторга, но и отвращения к ним я не испытывал. Несмотря на их невозможность, для меня они оставались привлекательными.

Так и теряется человечность.

Нейфила отозвалась:

«Её можно потерять миллионами способов. Люди постоянно этим занимаются. Для этого не обязательно превращаться в монстра внешне. Хотя Бездна часто помогает скрывающимся чудовищам обрести подобающий вид».

Спасибо за комплимент.

Она смутилась.

«Я не тебя имела в виду. Я про… старуху и тех, кто был до неё… Неважно. Мы можем уйти отсюда? Даже когда я не смотрю, меня пробирает дрожь от этого места».

Конечно.

Я поднялся и направился в глубь развалин.

Раз люди их избегали, в них могло лежать нечто ценное. Ни к чему пренебрегать подвернувшимся случаем.

«Да нет же! В другую сторону!»

Потерпи, мы скоро уйдём.

Я услышал глубокий вздох, но не придал ему