В голосе Нейфилы прорезалось смущение.

«Как правило, это так… Но если они сбиваются в стаи, то могут атаковать даже тех, кого обошли бы стороной в одиночку. Правда, ткачей же было всего четверо? Этого мало. Они не слишком агрессивные, если не провоцировать их».

И что же они считают провокацией?

«Например, появление возле гнездовья. Если ткачи замечают чужака возле своих кладок, то набрасываются на него, одновременно вызывая подмогу».

Я поднялся на ноги и взволнованно прошёлся по пещере.

Хочешь сказать?..

Я не договорил — точнее, не додумал. Справа обнаружился проход, который я проскочил, когда проверял убежище в прошлый раз. Сунувшись туда, я выбрался в большое подземелье, усеянное гнёздами. В них белели крупные яйца, не меньше страусиных по размеру. Кладки располагались под скоплениями больших гелиоторов, благодаря которым логово ткачей было недурно — по местным меркам — освещено. Пещера просматривалась целиком даже человеческими глазами; здесь царил сумрак пасмурного осеннего вечера.

Я не был жадным, когда жадность могла навредить. Я понимал, что столкновение с десятками богомолов не закончится моей победой. Они задавят числом.

Но вместе с тем я был прагматичен. На улучшение облика Каттая уйдёт целая прорва энергии. Если запастись ею сейчас, шансы на выживание и успешное восхождение заметно возрастут.

Перед тем как уйти из обители ткачей, я разорил большую часть кладок.

Примерно на середине трапезы я услышал сдавленный кашель Нейфилы.

Что с тобой?

«Я решила проверить, чем ты занимаешься… И снова невовремя. Как в тебя влезает такая…»

Она прерывисто вздохнула.

«Я и не подозревала, что после смерти может тошнить».

Яичница — это классический завтрак аристократов.

Ради разнообразия я раздавил очередное яйцо себе над пастью вместо того, чтобы закидывать целиком.

«Ты издеваешься».

Что? А, нет, я не специально.

Для взора безликого покрытые белёсой слизью яйца представали деликатесом, но если взглянуть на них со стороны… Пожалуй, даже тот, кто привык питаться грибами со стен аванпоста, счёл бы их мерзкими.

Я скоро закончу, обещаю.

Ответом стала обиженная тишина. Я мысленно вздохнул и продолжил набивать брюхо.

* * *

Жизнь в Лабиринтуме поразительным образом совмещала в себе монотонность с постоянным ощущением опасности. Однообразный ландшафт пещер мог воодушевить разве что заядлого спелеолога, к которым я себя не относил. Переходы из подземелья в подземелье, бесконечные спуски и подъёмы, коварные изгибы местных троп — всё это приелось ещё на второй день пребывания здесь.

Но как бы здешние ландшафты ни усыпляли бдительность, я не давал себе расслабиться. Лабиринтум был смертельно опасным местом даже для безликого. А уж для безликого, который намеренно делал из себя приманку, и подавно.

Первые дни я целиком отвёл на то, чтобы совместить ночное зрение с человеческой формой. Это был истинный подвиг. Я ни черта не смыслил в биологии, мои знания о строении глаз заканчивались на том, что где-то в них прятались колбочки и палочки, улавливавшие свет. С таким багажом сведений и приходилось нащупывать дорогу к победе.

Определённых успехов я всё же добился. После череды неудачных попыток, которые приводили к слепоте или существенной деформации черепа, в конце концов я подарил облику Каттая ночное зрение от безликого в стадии Эскиза. Оно не проходило без последствий: при активации голубая радужка окрашивалась в насыщенно-золотой цвет. Потому я оставил изменение опциональным, а не включил его по умолчанию.

Когда я впервые за долгое время увидел в отражении подземной речушки человеческое лицо, а не морду безликого, меня наполнила глубокая радость. Заодно выяснилось, что рабская формация Нарцкуллы исчезла с кожи. Видимо, она пропала, когда я счистил с души Каттая остатки заклинания.

С магическим зрением повезло куда меньше: тушканчик улавливал течение потоков маны не столько глазами, сколько особым органом. Сигналы от него поступали в мозг, который и дополнял картинку. В сущности, это было не зрение, а чутьё, так как магический фон улавливался далеко за пределами поля зрения. Непривычное к этому сознание отсекало излишек информации.

Попытки внедрить орган в человеческое тело ничего не дали. Мозг не понимал, как обработать получаемые импульсы. Заканчивалось это головной болью и слепотой.

Добившись лишь Наброска, я задвинул затею в долгий ящик. Магическое зрение не играло существенной роли в планах на ближайшее будущее.

А заключались планы в том, чтобы шляться по третьему слою в человеческой форме, убивая монстров, которые сбегались на запах мальчишки. Я нешуточно гордился этой идеей. Зачем утруждаться охотой, когда жертвы сами ищут тебя? Из минусов было разве что то, что порой ко мне приходили настоящие орды различных существ, которые без разбору нападали друг на друга и на меня.

Выжить в таких кровавых потасовках было непросто. Я редко отделывался одной потерянной конечностью, а пару раз лишался половины тела. Наиболее болезненным открытием стало то, что клейкой субстанции, которой липкоплюи забрасывали своих врагов, нипочём были мои превращения.

Нейфилу избранная мной стратегия повергла в глубокий шок.

По людским меркам она казалась опасной глупостью или сумасшествием.

Однако я перестал быть человеком ровно в тот миг, когда стараниями старухи попал в новый мир. Меня полностью устраивал любой исход, где я остаюсь в плюсе по полученной энергии. Даже если в ходе драки я терял кое-какие внутренности.

Наверное, я всё-таки малость свихнулся. И свихнулся бы ещё сильнее, если бы не общение с Нейфилой, голос которой напоминал о том, что за пределами Бездны лежал целый мир. Забыть об этом в творившемся на третьем слое аду было слишком просто.

Беседы с Нейфилой были отдушиной, тонким мостиком между мной и человечеством. Постепенно она научилась говорить подолгу и не уставать при этом, а также стала чаще подглядывать во внешний мир — в основном для того, чтобы дежурить, пока я сплю.

Нейфила тоже менялась. От апатичной, безвольной куклы, какой я встретил её на аванпосте, не осталось и следа. Она редко демонстрировала сильные чувства, но тем приятнее было получать мощный отклик — в тех случаях, когда броня сдержанности давала слабину. Меня немало забавляло, что по-настоящему ожила Нейфила, лишь превратившись в призрака.

Она даже задавала вопросы о моём прошлом. Раньше она не осмеливалась на это.

Скрывал иномирное происхождение я недолго. Посчитал ложь бессмысленной, уж больно много всплыло бы противоречий. Кроме того, я не видел, чем моё признание навредило бы мне.

К разговору об этом мы пришли случайно, когда я пробирался по очередной пещере Лабиринтума, посмеиваясь над пришедшим в голову каламбуром:

Нейфила Шредингера, одновременно жива и мертва. Какая только чушь не придёт в голову от скуки…

«Чья-чья Нейфила?»

Шредингер. Квантовая механика, история про кота в суперпозиции. Разве не слышала?

Ответил я машинально, застигнутый врасплох спавшей, как мне казалось, Нейфилой, — и резко остановился, подавив желание шлёпнуть себя по лбу.

То есть… Так, мои фантазии.

«Знаешь, я ведь чувствую, когда ты недоговариваешь. Твои мысли приобретают другой оттенок».

Неожиданно в голове возникла картина из прошлого: Каттай, склонивший голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, перед тем